Author: Византий (---.lynx.ru)
Date: 01-14-05 17:05
Руссенорск, наример.
.........................
Русско-норвежский пиджин, наиболее известный как руссенорск, – торговый пиджин, использовавшийся при межэтническом общении торговцев, рыбаков и моряков на русском и норвежском побережье. Этот пиджин назывался также моя-по-твоя ('я [говорю] по-твоему') и как-спрэк ('что говоришь?' или 'что сказал?'). Время возникновения руссенорска неизвестно, но самые ранние свидетельства его функционирования относятся к началу 19 в.; число лиц, пользовавшихся им к началу 20 в., можно оценить в несколько тысяч человек. Пиджин окончательно вышел из употребления с закрытием границы в 1920-х годах и известен по небольшому количеству непрофессионально записанных диалогов. От многих других пиджинов руссенорск отличается тем, что доля русской и норвежской лексики в его словаре сопоставима: из примерно 400 известных лексических единиц около половины восходит к норвежскому и около трети – к русскому (имеется также морская терминология нижненемецкого и английского происхождения, некоторое количество финских, шведских и саамских слов).
Многие слова в равной степени возводимы к русскому и норвежскому, это касается не только интернационализмов типа kajuta 'каюта', vin 'вино' и т.п. – ср., например, многофункциональный предлог po (русск. по и норв. pa 'в, на, к'), kruski 'кружка' (норв. krus), ljugom 'врать' (норв. lyve и русск. лгать) или контаминацию норв. mange 'много' и русск. много ли в форме mangoli 'много'. Иногда двойная этимология может приводить к различным интерпретациям текста, например, первое слово фразы No davaj drinkom 'Давай выпьем' может быть осмыслено либо как норвежское nu 'сейчас', либо как русское ну; фраза moja skasi – как эквивалент нормативного норвежского jeg skal sige 'я скажу' или «русского» моя скажи. Из особенностей морфологического оформления лексики следует отметить асемантический (не несущий значения) суффикс -om не до конца понятного происхождения (присоединяется как к русским, так и к норвежским основам: smottrom 'смотреть, видеть', robotom 'работать', kralom 'воровать'; levom 'жить', stannom 'находиться', betalom 'платить').
Наиболее любопытной грамматической чертой руссенорска является синтаксис отрицания при глаголе; между отрицанием и самим глаголом могут помещаться подлежащее и различные виды дополнений: Paa den dag ikke Russefolk arbej «В этот день [Пасху] русские не работают»; Kor ju ikke paa moja mokka kladi? «Почему ты не привез мне муку?» Такой порядок слов невозможен ни в русском, ни в норвежском (где отрицание следует за глаголом), но вот в финском языке аналогичный синтаксис вполне обычен. Эта особенность, а также наличие в руссенорске лексики из «сухопутных» (в контексте контактов на Баренцевом море) шведского и финского языков позволяет предположить существование в этом районе отличных от руссенорска его «сухопутных» предшественников, известных норвежцам и/или русским.
Еще один русский пиджин – т.н. таймырская «говорка» – оказался в поле зрения исследователей уже в полуразрушенном состоянии. Предполагается, что он сложился в 18–19 вв. при контактах первых постоянных русских поселенцев на Таймыре с местным населением и стал также языком общения аборигенных народов. В 20 в., особенно с распространением школьного образования, говорка претерпела существенные изменения под воздействием нормативного русского, однако многие представители старшего поколения, даже владея существенно более близкими к стандарту разновидностями русского языка, продолжает в межэтническом (в основном нганасано-долганском) общении пользоваться говоркой. Молодежь и большинство лиц среднего возраста беглой речи на говорке почти не понимают.
Лексика, исключая единичные примеры, восходит к русскому языку, однако имеются фонетические и семантические отличия (ср.: серёдка 'половина, часть', люди 'человек', человек 'кто-нибудь', дородно 'много, достаточно', поймать 'получать', резть 'пересекать реку; проводить время', казать 'сказать, говорить, рассказывать'); при отсутствии словоизменения существительных для ряда слов обычной является форма нормативного косвенного падежа (Это самый натуре казку «Это самая подлинная история»).
В системе имени особое положение занимает многоцелевой послелог место (Как тебя голова место попал? «Как тебе в голову пришло?»; Тебя колоти ножик место! «Коли ножом!»; Чими девка-то песня пел меня сестра место «Дочь Чими пропела песню моей сестре»). В атрибутивных сочетаниях имен порядок обратен нормативному русскому: Меня сестра девка мужик совсем худой «Муж дочери моей сестры очень плохой»; ср. также царь девка 'царевна [царя дочь]', конь санка 'телега', железка вести 'радиограмма'. В этом отношение говорка сходна с русско-китайским пиджином (вата пинжака 'ватный пиджак', сукона халаза 'суконный халат', чушка мясо 'свинина', Валера мамака 'мать Валеры'), но противопоставлен руссенорску (meska gropa 'мешок крупы', glass tsjai 'стакан чаю', to voga treska 'два веса трески'). Личные местоимения используются в говорке несколько хаотично, но для состояния «исконного» пиджина предположительно реконструируются формы меня, тебя и ево с аналитическим выражением двойственного и множественного числа при помощи оба и се [<все] (Вода таскать не хочет ево оба «Они двое не хотят носить воду»). Выражение времени в глаголе в современной говорке близко к нормативному русскому, но согласование подлежащего со сказуемым в целом отсутствует и форма глагола выбирается случайным образом (Меня проверяет, тебя как живут «Я проверяю, как ты живешь»).
Вероятно, пиджины на русской основе существовали и в других местах; по крайней мере, так можно проинтерпретировать ненормативный русский язык общения русских с башкирами в произведениях С.Т.Аксакова, русскую речь кавказских горцев в художественной литературе 19 в. (ср. у Л.Толстого в рассказе Набег: Шамиль на похода ходить не будет; Шамиль наиб пошлет, а сам труба смотреть будет) и т.п. Эти тексты часто демонстрируют три характерные особенности, зафиксированные в поговорке «Моя твоя не понимай»: употребление притяжательных местоимений в функции личных, использование глагольной лексики в форме императива и порядок членов предложения: «подлежащее – дополнение – сказуемое».
Восходящие к притяжательным личные местоимения известны в руссенорске и русско-китайском (в последнем случае для 2-го лица ед. ч. наряду с формой тебе). Что касается второй черты, то она последовательно представлена лишь в русско-китайском и частично в руссенорске (kladi 'приносить, привозить', skasi 'говорить, сказать'), но во многие языки Севера русские глаголы заимствовались как раз в форме императива (с соответствующей суффиксацией), ср.: коми решай-тны 'решать', сними-тны 'снять', зимуй-тны 'зимовать'; мансийские решай-та?кве 'решать', думай-та?кве 'думать'; эвенкийские решай-деми 'решать', попляши-дями 'плясать'; эвенские решай-дай 'решать', грузи-дай 'грузить' (по этой же модели оформляются и недавние заимствования типа утверди-, фотографируй-). Известно, что первые контакты соответствующих народов с русскими (сборщиками ясака и торговцами) на протяжении столетий носили экстенсивный характер и скорее всего обслуживались пиджином.
Наибольший интерес вызывает порядок слов с конечным положением сказуемого: для русского языка он маркирован, для норвежского нехарактерен, для китайского – невозможен, но в соответствующих пиджинах преобладает именно он. Между тем как раз такой синтаксический порядок обычен в уральских и алтайских языках Поволжья, Европейского Севера и Сибири. Считается, что традиция его использования зародилась при употреблении «упрощенного» русского языка при давних контактах с финскими и тюркскими народами. Другое объяснение этого факта предполагает принятие гипотезы, (аргументы в пользу которой приводятся в современном лингвистическом функционализме), в соответствии с которой именно такой порядок слов является наиболее базовым и «прагматичным» (см. ФУНКЦИОНАЛИЗМ В ЛИНГВИСТИКЕ).
Руссенорск и русско-китайский пиджин демонстрируют неожиданную для пиджина и типологически интересную «неэкономность» словаря; в обоих языках были десятки синонимических дублетов разного происхождения, ср. в руссенорске: skasi/spraekam 'говорить, сказать', balduska/kvejta 'палтус', dobra/bra 'хороший', eta/den 'этот', njet/ikke 'не', davaj/vesagu показатель побудительности; в русско-китайском: мая/воды 'я', эта/чега 'этот', ю/еси 'есть', мию/нету 'нет', ломай/фангули 'ломать, рвать, портить'. При этом имелась отчетливая тенденция пользоваться «чужой» лексикой: норвежцы (и, соответственно, китайцы) предпочитали русскую, а русские – норвежскую (китайскую). Ср. такой обмен репликами: (Русский): Всё игэян? «[Цена за] всё одинаковая?» – (Китаец): Адинака! «Одинаковая!» Вероятно, в этих случаях действовал своеобразный принцип вежливости «моя-по-твоя», признание относительного равноправия и социального партнерства коммуникантов.
С уважением
|
|
