Автор: Cagor (---.dialup.mtu-net.ru)
Дата: 03-11-04 01:39
ДАНТЕ В ПОИСКАХ ГРААЛЯ
Хочу привести главу 9 из работы Юлиуса Эволы «Мистерия Грааля» для Диста о Данте:
Глава 9. Данте—Veltro и Dux— «Гончая» и «Вождь»
Чтобы закончить ряд этих сопоставлений, заметим, что сама дантовская концепция «Veltro» («Гончая») и «Dux»(«Вождь») примыкает к той же цепи идей и символов.
С чисто внешней точки зрения не исключено, что Данте использовал термин «Veltro»—cane levriere («гончая собака»)—по фонетической аналогии между словом «cane» («собака») и словом «хан»—титул высшего правителя монгольской Империи.
Как мы уже говорили, в ту эпоху монгольская Империя часто отождествлялась с царством пресвитера Иоанна, с царством Александра, Огьера и так далее, то есть с различными образами «Центра Мира». Великий Хан татар в то время еще не превратился в синоним ужасной угрозы для Европы, но согласно описаниям Марко Поло, Хайтона, Мандевилля, Иоханнеса де Плано Карпини и так далее, понимался как могущественный император таинственной, далекой и огромной Империи, как мудрый и счастливый монарх, друг христиан, хотя и «язычник». Вербальная ассимиляция, сделавшая из Хана Veltro, появляется, впрочем, уже в немецкой версии Мандевилля: «Heisset der grosse hundt, den man gewonlich nennt Can... der Can ist der oberst und machtigst Keiser den die sunne uberscheinet». («Великая Собака, которую обычно называют Хан, Кан... Хан—правитель, и могущественный Император, затмевающий солнце»). Бокаччо, опровергая интерпретацию дантовского Veltro как Великого Хана, уже самим фактом такого опровержения подтверждал существование этой интерпретации . Кроме того, в древне-немецком языке слово «huno» (близкое к «hund», «собака») означало господина, правителя, и этот корень часто встречается в именах древних семейств немецких аристократов,— к примеру, Хунигер (Huniger) и так далее.
Все это отнюдь не так абсурдно, как может показаться на первый взгляд, и подобное отождествление вообще перестает выглядеть чем-то странным, если вспомнить, что в ту эпоху титул Великого Хана воплощал в себе определенную сакральную функцию, не связанную ни с какой конкретной личностью и ни с каким сугубо историческим или географическим царством. У Данте речь идет именно об этой функции, и в образе Хана она обретает свое символическое, а, одновременно, и политическое воплощение, связанное с верой в идеал Империи и с надеждой на ее реставрацию. Все это довольно близко к духу самих оздателей цикла о Святом Граале.
Здесь невозможно разобрать все уровни символизма «Божественной Комедии». Ограничимся лишь самым общим указанием, что путешествие Данте через различные миры может быть понято как художественно выраженная схема постепенного духовного очищения и инициации. Кроме того, все перипетии данного путешествия имеют прямое отношение к идее Империи. Данте заблудился в темном и диком лесу. Его коснулась сила, «никогда не касавшаяся еще ни одного человека» . Далее следуют намеки на «пустынный берег» и на «смерть, с которой бился он—над потоком, где море не бурлит» , и упоминание о восхождении на «блаженный холм» и о «предвкушении высот» .—Все эти детали однозначно напоминают нам аналогичные ситуации, в которые попадают рыцари, искатели Грааля, переходящие бурные потоки, встречающиеся со смертельной опасностью в «диких землях», чтобы в конце концов достичь «дикого холма», Montsalvatsche, где стоит «Замок Радости».
В «Беатриче» снова мы сталкиваемся с темой «сверхъестественной женщины»—и это станет еще более выразительным, если мы будем учитывать весь символизм «Fedeli d’Amore», инициатической организации, к которой принадлежал Данте. И в любви, движущей Беатриче в ее желании постоянно оказывать Данте помощь с небес, есть нечто напоминающее то предназначение и «избранничество»,то «покровительство свыше», только благодаря которому рыцарям и удалось приблизиться к Граалю и выйти победителями из цепи приключений и символических битв. И все перипетии рыцарей Грааля символически описывают тот же процесс духовного очищения и инициации, что и у самого Данте. Однако в «Божественной Комедии» не достает духа сугубо героической традиции, так как линия Данте более связана с традицией богословской и умозрительной. Поэтому инициатический путь Данте описан в форме прохождения сквозь ад и чистилище.
В первом эпизоде «Божественной Комедии» подход к холму Данте преграждают лев и волчица. Эти образы имеют точное соответствие во второй части поэмы в символах блудницы, «твердой как скала горы высокой», и буйного гиганта, соблазняющего ее. Чаще всего волчицу и блудницу отождествляют с католической церковью, а льва и гиганта с домом французских монархов, что является довольно правдоподобным объяснением. Но если пойти дальше, чем чисто историческое толкование данных образов (а к этим историческим намекам следует отнести еще и уничтожение Ордена Тамплиеров), мы обнаружим во всем этом более глубокие и более безусловные принципы, не связанные с конкретной исторической ситуацией. Лев и гигант в таком случае суть образы деградировавшей, чисто светской, алчной монархии, отождествившейся с одичавшим и выродившимся чисто воинским принципом. Волчица и блудница, в свою очередь,—это выражение инволюции и вырождения духовной власти, жреческого принципа. Однако надо заметить, что в вопросе духовной власти концепции Данте страдают ограниченностью, обусловленной его христианским вероисповеданием. Когда он осуждает Церковь, он —как позднее Лютер—укоряет ее в упадке, в ее превращении в чисто мирскую, светскую организацию, погрязшую в политических интригах, а не критикует ее, исходя из более высокого, сверх-религиозного принципа. Даже если бы церковь осталась чистой и безгрешной, сохраняя верность изначальному учению Христа, все равно, она была бы препятствием для полноценной реставрации интегральной традиции, поскольку христианство как таковое, в самой своей сущности, представляет собой лунную, в лучшем случае, аскетически-умозрительную, духовность, не способную стать базой для такой реставрации. Но мы еще вернемся к этому в данной работе, хотя это и так должно быть понятно для всех, кто читал наше основное произведение, «Восстание против современного мира».
Как бы то ни было, Данте предсказывал приход того, что положит конец этой двойной узурпации. Veltro, «Гончая» , на основании эквивалентности символов, встречающихся в первой и во второй части этой инициатической поэмы, тождественно Dux, «Вождю», «Божьему Посланнику», который «накажет похоть гиганта и его блудницы» . Это—многоплановый символ мстителя и реставратора, образ «Повелителя Вселенной», о ком Данте говорил в эссе «О Монархии». Он имеет прямое отношение к «реставрации», в основе которой будет лежать уничтожение обоих принципов упадка (извращенной и материализованной мужественности и «феминизированной» пассивной духовности). Это напоминает также о подвигах самого Парашу-Рамы. Именно таковым является глубинный смысл символа грядущего «Вождя», независимо от того, кем были те исторические личности, в которых Данте, в соответствии со своими убеждениями гибеллинского активиста, хотел видеть воплощение этой миссии. И к этому следует добавить наличие у Данте других символов, встречающихся в легендах о Великом Хане, о пресвитере Иоанне, о Огьере Датском, об Александре Великом и, вообще, в имперских легендах.—В первую очередь, это Сухое Древо, идея его нового цветения, образ Орла.
У Данте символ Древа имеет два значения: одно—как Древа Познания и «земного рая»(оно связано с Адамом), другое—как Древа Империи (оно связано с Орлом). В целом же Древо означает Империю в ее соотношении с примордиальной традицией. Дерево Данте—это в первую очередь Arbre Sec, Durre Baum (Сухое Древо), имперской легенды. В «Божественной Комедии» и других произведениях упомянаются «растение с оборванными листьями», «овдовевшая ветвь», о которых говорится: «кто разорит или поломает (это растение)—тот богохульным деянием оскорбит Бога,—создавшего его святым для Себя Самого» . В отношении развития имперской концепции Данте, оставив в стороне соображения связанные с историческими условностями (символы различных состояний церкви и ее отношений с Империей), подчеркнем лишь следующее: у Данте видение расцветшего Древа последовало сразу за видением открытого лица «сверхъестественной девы», и важно, что он сравнивает само это лицо с «сиянием вечно живого света» . В другом месте видение вновь зазеленевшего Древа, сопутствующее пророчеству о приходе Dux, «Вождя» (то есть о новом проявлении «Вселенского Господина»), связывается с образом «примордиального состояния», с темой «земного рая». Об этом говорится в следующих словах: «В этом лесу ты пробудешь недолго,—потом ты будешь со мной (то есть со «сверхъестественной девой») бесконечно—в том Риме, где и Христос римлянин» . Это означает эффективную причастность к метафизическому Царству, к Regnum, которое обзначается символом Рима, и по правде говоря, данная формулировка заставляет подозревать, что подобная причастность ставится здесь выше самого христианства, и христианство становится как бы подчиненным идее сакральной Империи («Христос—римлянин»). Далее, после этого видения, происходит инициатическая регенерация Данте через воду памяти, и эта трансформация открывает ему путь на Небеса, то есть доступ к чисто метафизическим уровням бытия. К описанию такого развития также применим символизм нового расцвета «растения с оборванными листьями», о котором мы уже упоминали: «Я выйду из священных вод,—возрожденный как новое растение,—обновленный как свежая ветвь,—чистый и готовый отправиться к звездам» .
У Данте духовный путь, представленный в символизме «Божественной Комедии», заканчивается апофеозом чистого созерцания, чистого умозрения: в соответствии с дуалистической идеей самого Данте, согласно которой Империя, со свойственной ей активной жизнью (vita activa), с ее внутренней духовностью, служит лишь подготовительным этапом к созерцательной жизни (vita contemplativa). Нечто аналогичное можно увидеть и в некоторых формах легенд о Граале, особенно в наиболее поздних из них, равно как и в итальянских сказаниях о Геррине, которые заканчиваются уходом героя в аскетическую жизнь. Но в цикле Грааля такая развязка описывается в пессимистических терминах, и основные версии легенд о Граале свидетельствуют о совершенно ином духе, о несравнимо более высоком напряжении, о достижении чего-то более высокого и безусловного, нежели только чистое созерцание,—и в этом следует видеть влияние традиции более изначальной и более абсолютной, нежели та, что вдохновляла гений Данте".
Это выдержка из работы Юлиуса Эволы "Мистерия Грааля"
С уважением, Кагор
|
|
