Автор: Ив.Ив.Иванов (---.phys.msu.ru)
Дата: 01-03-04 14:02
У меня отсканированные "Афины" Грегоровиуса, очень грязные, с ятями и бесконечными "-аго". Я читаю текст по мере чистки, боюсь, если прочту, лень будет чистить. Навскидку, об олимпиадах вроде ничего нет. Могу перебрасывать текст по мере чистки. Не знаю, как лучше это сделать и куда. Очень интересно, особенно, если смотреть с точки зрения НХ. Попробую здесь перебросить девятую главу
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Крестовый доход латинцев. — Дандоло направляет его через Византию. — Договор крестоносцев с юным Алексеем. — Восстановление Алексея и его отца на греческом престоле. — Взятие Константинополя латинцами после штурма. — Отношение папы к этому событию. — Раздел греческого царства между латинянами. — Бонифаций, король Фессалонийский. — Создание латинской империи Балдуином Фландрским. — Запад и греческая культура. — Поход Бонифация на Элладу.— Леон Сгур, тиран Haвплийский, Аргосский и Коринфский. — Акоминат заставляет его отступить от Афин. — Бонифаций в Греции. — Лены Бодоница и Салона. — Предоставление Фив в ленное владение Оттону де ла-Рош. — Вступление франков в Афины. — Бонифаций отдает Афины в ленное владение Оттону де ла-Рош. — Сгур подвергается осаде в Верхнем Коринфе.
1. Бегство византийского принца на Запад, крестовый поход и отважные намерения венецианцев завладеть Средиземным морем, - все это вместе взятое породило одно из величайших событий в ХШ в. - насильственное ниспроверже-ние греческого царства латинскими завоевателями.
Факт этот мог показаться на первый взгляд поразительною случайностью, но на самом деле тут сказалось политическое и церковное стремление, которое опиралось на резкое противоречие между Западом и греческим Востоком и проникло в историческое самосознание Запада сначала через норманнских властителей Сицилии, а затем через крестовые походы. Еще когда крестоносцы впервые явились в Константинополе, под предводительством Готфрида Бульон-ского и Боэмунда, подозрительные греки приписали им тайное намерение овла-деть государством под предлогом освобождения Иерусалима . Национальная и религиозная ненависть против Византии у латинцев разгоралась настолько, что в 1147 г. французские бароны и епископы пытались склонить короля Франции Людовика VII, отправлявшегося в крестовый поход, на то, чтобы он в союзе с Рожером Сицилийским завоевал Константинополь и положил конец Ромейско-му царству. Та же мысль в эпоху третьего крестового похода - в 1190 г. – зани-мала и императора Фридриха I и его сына Генриха VI, наследника норманнской династии . Да и на самом деле Иерусалим в ту пору служит лишь пустым пред-логом, истинною же целью завоеваний являлись греческие провинции, а завла-деть ими был не прочь любой из могущественных государей Европы .
Злодеяние Алексея Ш, свергшего с престола своего брата и ослепившего его, послужило поводом к целой буре трагических происшествий, обрушив-шихся на Восток. Алексей, юный сын низверженного императора Исаака Анге-ла, в 1201 г. бежал в Анкону. Он обратился за помощью сначала к папе, затем к Филиппу Гогенштауфену, супругу его сестры Ирины. Германский император задался целью восстановить на престоле своего тестя; с этою целью он предпо-лагал воспользоваться предстоявшим крестовым походом, в котором должно было участвовать рыцарство Франции, Фландрии и Ломбардии. Филипп напра-вил беглеца к маркграфу Бонифацию Монферратскому, одному из наиболее блестящих государей того времени. Этот храбрец был один из пяти сыновей маркграфа Монферратского Вильгельма Старого в северной Италии и пережил всех прочих братьев. Братья Бонифация ознаменовали себя подвигами на Вос-токе: старший Гульельмо Лунгаспада в 1175 г. отправился в Иерусалим, всту-пил здесь в брак с Сибиллою, сестрою и наследницею короля Балдуина IV, и был близок к тому, чтобы занять престол, но умер в 1177 г.; его-то сын и сде-лался впоследствии королем Балдуином V. Второй брат Бонифация, Райнер Монферрат, уже в 1179 г. достиг в Константинополе блестящего положения; в качестве супруга принцессы Марии, дочери императора Мануила, он был сде-лан цезарем и даже королем фессалоникийским; однако же, и сам он, и его же-на пали жертвами кровавой революции, которая возвела Андроника на импера-торский престол. Третий Монферрат, Конрад, тоже немало прославился, снача-ла в Константинополе, а затем в Сирии; он женился на Изабелле, сестре Сибил-лы, через это пpиo6pёл права на королевский иерусалимский венец, но был умерщвлён. Таким образом, Бонифаций, последний из сыновей Вильгельма Старого оставшийся в живых, через свою родню был поставлен в тесное сопри-косновение с Византиею и Востоком. Состоя в дружбе и даже родстве с Гоген-штауфенами, Бонифаций в 1194 г. сражался в Сицилии за императора Генриха VI. Слава о нём гремела в Италии настолько же, как и во Франции. По внезап-ной кончине Теобальда Ш, графа Шампанского, Бонифаций был избран на его место предводителем крестоносцев, собравшихся в Венеции .
Папа Иннокентий Ш вызвал к жизни этот поход, который по преимуще-ству и получил наименование Латинского. В нем приняли участие могущест-венные вассалы и рыцари, по происхождению французы, бельгийцы, было меж-ду ними и несколько немцев; в числе их мы находим молодого графа Балдуина Фландрского, маршала Шампани Готфрида де-Вилльгардуина, графа Гуго де-Сен-Поль. Людовика де-Блоа, Пьера де-Брашёйль, Коно де-Бетюн, обоих братьев де-Шамплитт, не говоря о прочей знати. Крестоносцы должны были направиться, согласно предначертаниям военачальников и папы, в Египет, представлявшийся ключом для дальнейшего завоевания Сирии, но венецианцы, под предводительством своего великого дожа, присоединившись к крестонос-цам, всеми мерами постарались отклонить войско паломников от похода в при-нильские страны, с которыми сами венецианцы поддерживали выгодные торго-вые сношения, благодаря покровительству тамошнего султана Малек-Аделя.
Тут соединился целый ряд обстоятельств, которые и отняли у крестово-го похода христианский характер. На глазах удивленного папы этот поход из священного предприятия превратился едва ли не в самое суетное из когда-либо происходивших на Mиру. Девяностолетний старец Энрико Дандоло, сделав-шийся с 1192 года дожем Венеции, оказался главным заводчиком этой удиви-тельной драмы. Если Дандоло могло побуждать коварное слепое стремление к тому, чтобы отомстить за унижение, которому сам он некогда подвергся, в ка-честве венецианского посла при дворе Мануила, то еще более могучим рыча-гом для коварных действий венецианцев послужило убеждение в том, что низ-ложение Алексея Ш, решительно враждебного венецианцам и благоволившего к пизанцам, и восстановление династии, ниспровергнутой Алексеем Ш, повле-кут за собою неисчислимые для республики выгоды . Могущественный город, раскинувшийся на лагунах, не только совлёк с себя прежние узы подданства, но расторг даже дружеские связи с Византиею и всецело предался интересам Запа-да; впрочем, в союзе с этим последним Венеция преследовала собственную го-сударственную идею.
Дандоло склонил и маркграфа Бонифация на свой сокровенный замысел, который сводился к тому, чтобы направить крестовый поход, вместо Египта и Сирии, на Константинополь. Согласно новому договору с крестоносцами, кото-рые не смогли собрать полностью суммы для уплаты Венеции за подряженные для перевозки войска суда, дож направил могущественную флотилию в октябре 1202 г. прежде всего против состоявшего тогда под венгерским владычеством города Цары, с тою целью, чтобы завоевать город для республики. Соверши-лось это вопреки нарочитому воспрещению папы чинить нападения на христи-анские страны. Войско паломников зазимовало в Царе, и сюда-то явились пос-лы от германского императора и принца Алексея. Они имели совершенно опре-делённое поручение хлопотать о том, чтобы крестоносцы со своим флотом от-правились в Константинополь, свергли там похитителя престола и восстанови-ли правомерного императора; за это императором сулились значительные ком-пенсации и даже подчинение греческой церкви папской власти. Таким образом, несмотря на протест со стороны некоторых более совестливых и влиятельных крестоносцев, поручено было идти походом на Константинополь. Принц Алек-сей, прибыв самолично в Зару, подтвердил договор, и это-то соглашение, возла-гавшее на императора невыполнимые обязательства, обусловило самое падение Византийского царства.
Флотилия паломников 24 мая 1203 г. пустилась из Корфу в открытое мо-ре, обогнула Пелопоннес и после стоянки в Эвбее появилась в виду Константи-нополя, у св. Стефана, 23 июня. Столица подверглась штурмованию, Алексей Ш бежал оттуда, а греки сами восстановили 18 июля на престоле опять слепого Исаака. Затем франки привели императору-отцу его сына, и 1 августа этот пос-ледний был венчан соправителем отца, под именем Алексея VI. Таким образом, низложенная династия была окончательно восстановлена, и условия договора с крестоносцами, подтверждённые Исааком Ангелом, подлежали теперь выпол-нению, что в действительности оказывалось совершенно невозможным.
Разлад между крестоносцами и обоими императорами, возобновление борьбы из-за обладания Константинополем, ожесточенные народные восста-ния, дворцовый переворот, благодаря которому Мурцуфлос в январе 1204 г. завладел престолом и принял имя Алексея V, тогда как император Исаак умер, а сын его был брошен в заточение и умерщвлен - все эти события быстро следо-вали одно за другим и вызвали у разъяренных до бешенства франков желание завоевать ненавистную Византию в свою пользу. Заключенный между ними и законными императорами - ими же посаженными на престол - договор упразд-нялся за невыполнение условий, принятых на себя императорами; в том случае, если бы Константинопол был предоставлен на волю судеб, войску крестонос-цев, численно умалившемуся, предстояло либо продолжать дальнейший путь в Сирию без средств и безо всякой поддержки со стороны греков, либо вернуться вспять со срамом и позором. Железная логика фактов налегла на крестоносцев; дож воспользовался благоприятною минутою и в марте вступил с предводите-лями крестоносцев в соглашение относительно дележа империи, подлежавшей завоеванию, и относительно провозглашения нового императора из среды ла-тинцев. Затем, 9 апреля приступлено было к осаде города; вслед за побегом Мурцуфлоса. Никогда доселе не видевшая еще в своих стенах иноземных побе-дителей, властительница морей и третьей части света была 12 и 13 апреля 1204 года взята штурмом несколькими тысячами венецианцев, французов, ломбард-цев и немцев и подверглась сожжению, грабежу и иным, не имеющим названия ужасам.
Завоевание Константинополя было одним из отважнейших воинских подвигов, когда-либо занесенных на страницы истории. Это событие огромной важности и все, что отсюда последовало, являлось в глазах удивленного Запада высшею степенью рыцарской славы «с той самой поры, как создан был мир». Люди данной эпохи совершенно были правы в подобной оценке свершившихся событий. Они руководствовались и иным нравственным законом и иными правовыми воззрениями на международные отношения, нежели мы. Ныне же властвующая над нами философия заставляет нас взирать на доблестный под-виг франков, как на одно из грубейших нарушений, каким когда-либо подверга-лось международное право. Денежная сила Венеции соединилась вместе с воинскою жестокостью и жаждою приключений, присущими странствующим рыцарям Европы, чтобы нанести гибельный удар старейшему из христианских государств. За спиною жаждавшего славы героя притаился купец, падкий до ба-рышей, и он-то и извлек из завоевания наибольшие выгоды. Единственная ра-зумная мысль, какая может обосновать латинский поход, сводится к величест-венному замыслу Венеции оплести греческое Средиземное море целою сетью своих факторий и прибрать к своим рукам монополию мировой торговли. А там уж и папа, которого дож, однако же, перехитрил своею государственною муд-ростью, в свою очередь поспешил воспользоваться свершившимся фактом и воспринять Византию в систему своего духовного владычества, обнимавшего вселенную. Иннокентий III нарочито воспретил крестоносцам нападать на хри-стианские земли и, в особенности, на страны, входившие в состав греческого царства, и даже отлучил от церкви ослушников, завоевавших Цару. Но совест-ливые религиозные сомнения, которые поначалу беспокоили этого великого папу, оказались, однако же, недостаточно сильными; впрочем, едва ли они мог-ли и иметь какое-либо решающее значение в ту пору, когда в полной мере дей-ствовал героический принцип, гласивший, что мир по праву принадлежит тем, кто может его завоевать мечом. Даже разбойничьи набеги пиратов, вторгавших-ся в чужеземные пределы, казались в ту пору столь же мало зазорными, как во времена гомеровского Одиссея, а насильственное завладение, учиняемое право-мерными государями или рыцарями, в глазах общества возводилось на степень героического деяния, если при этом проявлялись доблести. Благодаря чисто по-литической цели, оказавшейся в задании латинского крестового похода, он стал в резкое противоречие с мистическими идеалами воинственных паломничеств. Непредвиденная развязка похода, правда, испугала папу, но его вскоре должно было успокоить то соображение, что удивительное стечение обстоятельств обу-словило для него возможность объединить Восток и Запад заново в одно вели-кое христианское государство. Таким образом, Иннокентий сделался сначала негодующим попустителем, а затем могущественным союзником и соучастни-ком константинопольских завоевателей, а эти последние явились как бы ору-дием возвышенной отвлечённой идеи, ибо для папства во всем этом деле на первый план выступило подавление греческого раскола, или, вернее, единст-венной великой национальной церкви, которая сколько-нибудь обуздывала ду-ховное властвование Рима. Теперь, раз греческая церковь была бы подавлена, то - так казалось тогда - и самые вековые мечтания пап должны были сделаться действительностью .
Приведя к падению столицу, франки нисколько не смутились пред чудо-вищною претензиею отнестись к греческому царству, как к своей законной до-быче. Вместо того, чтобы поставить в Константинополе новую национальную династию и вступить с нею в возможно более выгодные договоры, они провоз-гласили греческое царство - «terra di conquista», так же, как мы ныне взираем на Африку. 9 мая 1204 г., по воле властного дожа, франкские избиратели провоз-гласили захудалого графа Балдуина императором Романии н вслед затем коро-новали его в Софийской церкви. Являясь представителями трех разных начал - Германской империи, Венеции и крестоносного войска, военачальники подели-ли между собою греческие провинции в Азии и Европе сначала на бумаге и именно на основании соглашения, воспоследовавшего еще в марте месяце. Эго-истические побуждения государей н народов всегда вызывали в судьбах Mиpa разительные политические изменения, и историю государств знаменует гораздо нагляднее длинное сцепление активных злодеяний и насилий, чем преемствен-ность творческих добродетелей. Истину этого положения подтверждает рост всех государств, которые когда-либо достигали могущества. Мы впали бы лишь в лицемерие, если бы вздумали делёж царства Комненов между франками объ-яснять грубостью нравов эпохи, - видя недалеко от нас и то время, когда в пору философского просвещения при Фридрихе Великом безнаказанно совершилось подобное же злодеяние. Разве количественные отношения в обоих этих случаях были неодинаковы: в начале ХШ столетия шайкою отважных искателей прик-лючений, украсивших ce6е грудь святым знамением Спасителя, поделено было не маленькое государство, но величайшее по тому времени и знаменитейшее в Mиpе царство. Насильственное низвержение франками развратившейся динас-тии властителей, конечно, находит ce6е объяснение и оправдание в причинах, непосредственно вызвавших это событие, а отважный подвиг франков превра-тился в преступление сначала благодаря варварскому опустошению столицы, а затем благодаря порабощению и дележу греческого государственного организ-ма. Но даже и в этом отношении приговор потомства значителено смягчился бы, если бы на развалинах разрушенного франками эти последние проявили способность создать новое живучее государство и ознаменовали этим новое преуспеяние в культуре человечества.
Четверть государства, а именно Константинополь, Фракия и несколько островов достались в удел ново-избранному императору; а остальныя три чет-верти поделены были между Венецией и войском паломников. Республика св. Марка обеспечила за собою сохранение всех торговых привилегий, которые ей некогда даровали византийские императоры в золотых буллах, в том числе и право владения важнейшими портами, побережьями и островами. Дож - этот истинный кесарь по сравнению с бессильным императором, остававшимся не более как primus inter pares (первый среди равных), оказался теперь властителем над четвёртою и восьмою частью всего совокупного Романского царства.
Греческая Азия и остров Крит были предоставлены сопернику Балдуина, явившемуся за венцом Константина маркграфу Бонифацию, которому, впро-чем, этот удел был пожалован еще юным Алексеем по особой грамоте. Женившись на Маргарите Венгерской, красавице-вдове императора Исаака Ангела, Бонифаций, однако же, не прочь был на Балканском полуострове отмежевать ce6е царство и более удобно расположенное, и более ограждённое от всяких случайностей. Бонифаций добивался у императора Балдуина уступки Фессало-ник, в чем тот ему поначалу отказывал, правильно оценивая обстоятельства. Война между ним и негодующим маркграфом грозила в самом корне разруше-нием нарождавшейся франкской империи, но великий дож и другие бароны склонили Балдуина на уступки, и он отказался от прав на Фессалоники. Бони-фаций уступал Балдуину Малую Азию, а в обмен получал от императора, в ка-честве ленного королевства, главный город Иллирийского диоцеза вместе с Ма-кедонскою и Фессалийскою областями и с древней Грецией, подлежавшей еще завоеванию. Уже само по себе это возвышение на степень государства Фессало-ннк, связанных с латинскою Византиею весьма слабыми узами, являлось су-щею погибелью для франкской империи. Таким образом, не только призвана была к жизни национальная единица ломбардцев, которая тотчас же стала обо-собляться, но в то же время прервана была связь между латино-византийской империею, Элладою и Пелопоннесом.
Постаралась же об ослаблении империи крестоносцев все та же венеци-анская республика - она же и водворила Бонифация в Фессалониках, и застави-ла его уступить в пользу Венеции остров Крит, в котором нуждалась ради вла-дычества над морями .
2. Итак, в Византии возникло латинское феодальное государство. Самое происхождение наложило на него печать столько же авантюризма, сколько злодейства. Если плачевное существование этого государства в течение корот-кого времени - немногам более пятидесяти лет - и представляется каким-то сном в летнюю ночь и скоропреходящим эпизодом в истории романского фео-дального дворянства на классической почве Востока, то влияния его сказыва-лись ещё долгое время роковым образом. Ни государственная мудрость, ни блеск воинских ycпехов, отличавшие иных из вождей латинского крестового похода, не могут ввести нас в искушение сопричислить разных Дандоло, Балду-инов, Бонифациев Монферратских и Вилльгардуинов - хотя они и были по сво-ему времени доблестными деятелями - к сонму истых героев человечества; нап-ротив того, сначала слепая случайность, а затем логика фактов сделала латинян разрушителями культурного государства, которое являлось единственным жи-вым преемником греческих и римских преданий, в христианском их видоизме-нении. Поэтому по отношению к прежней восточной империи латинские завое-ватели едва-ли могут занимать место более почётное, чем усвоенное в свое вре-мя за Аларнхом, Аттилою и Гензерихом по отвошению к западно-римской им-перии. Искусное государственное устройство, римское право, разрабатывав-шееся дальновидными императорами, глубоко укоренившееся могущество за-конов, почтенная древность и образованность церкви, значителеный капитал знаний по всем отраслям, а равно пpeycпеяние искусства и промышленности, благосостояние городов, всё ещё процветавших, и естественные источники бо-гатств, какие ещё давала сама страна, всё это обеспечивало за римскою импе-риею первенствующее место среди остальных государств тогдашнего Mиpa.
Если принять в соображение низкую ступень, на которой вообще в 1204 году, в. отношении экономического развития, образованности и свободы, стоя-ли государство, общество и церковь на Западе, едва ли представлялись основа-ния приговаривать империю Комненов к погибели. Развращение правительства при Ангелах достигло, правда, таких пределов, что вдумчивые государственные люди в него изверились . Но та же империя неоднократно переходила через по-добные же кризисы и тем не менее сумела и при исаврийской, и при македонс-кой династиях, и при Комненах оправляться и возрождаться к новой жпзни. Ес-ли бы даже роль восточной империи сведена была к тому, чтобы служить Запа-ду предохранительною стеною и оплотом от народных волн, набегавших из Сарматии. Турана и азиатских плоскогорий, то и в этом случае поддержание империи в неприкосновенности являлось для Европы прямым долгом. Если средняя полоса нашей части света не заселена скифами, или Италия не погло-щена сарацинами, если германский император мог собирать сеймы в Франк-фурте, Регенсбурге и Майнце, а папа - соборы в Латеране, - то всему этому они в значительной степени обязаны были существованию греческой империи. Нес-равненная жизненная энергия поддерживала этот государственный организм, составленный на манер мозаики, вопреки бесчисленным дворцовым револю-циям, сменам династий, отсутствию установленного по закону права престоло-наследия, колебаниям между императорскою тираниею и олигархиею знати, захвату богатейших провинций арабами, турками и славянами, и непрестанной борьбе с помощью оружия, денег и дипломатнческого искусства против много-численных народов, жаждавших захватить мировую столицу Константинополь, - более продолжительного и героического подвижничества со стороны какого-либо государства история и не знает вовсе.
И вот этот-то великий оплот Европы ниспровергли не враги хрнстианст-ва, но христиане-крестоносцы, верования которых совпадали с греческими во всех существенных частях. На крестоносцах лежит вина за то, что турки, нако-нец, вторглись на запад через разбитые твердыни Босфора н водрузили знамя азиатского варварства и над святою Софиею, и над Парфеноном. Крестоносцы упразднили государственную и церковную связь между отдельными странами, входившими в состав империи, и положили предел дальнейшему развитию эл-линской образованности, которая оказывалась настолько мощною, что изливала просвещение чуть ли не до Волги. Ознакомление с иными творениями гречес-кой словесности перешло из библиотек империи в Багдад и Кайрован и впос-ледствии отсюда проникло обратно в невежественную Европу при посредстве арабов. Несмотря на внутренние бедствия, порожденные упадком нравствен-ности и гражданственности, весь ужас коих не очерчен никаким наблюдателем, единственно город Константинополь мог ещё, в общем, оставаться средоточием византийской церкви и государственности, знания, искусства и промышленнос-ти, являясь попрежнему выразителем всей ценности и объёма культурности. Впрочем, в людском сознании не переставало жить сознание того, что во всем Mиpе не имеется ничего равного Византии. Евстафий Фессалоникийский, кото-рый был настолько счастлив, что не дожил до падения Византии, восхвалял ее как столицу, украшение человечества, - как чудное и приветливое око земли, - как родину красноречивых добродетелей, без которых самый мир не был бы миром, - как рай, вмещающий в себе все блага и изливающий несчётные благо-деяния на весь Мир. Никита Хониат называет Византию чудным градом Конс-тантина, всем славным, к которому устремляются все человеческие вожделе-ния, а удивленный Вилльгардуин отзывается о Константинополе, как о богатей-шем во всем Мире городе, царствующем надо всеми прочими .
В ХIII столетии ни единому из западных государей, кроме высокообра-зованного Гогенштауфена Фридриха II, и в голову не пришло бы высказать то суждение, которое выразил император Иоанн Ватазес, а именно, что среди всех людей наиболее почетные наименования носят пмператор и философ , а между тем, разумеется, любой из византйских государей разумел истинный смысл этого изречения. Даже ужаснейший из тиранов - Андроник, и тот заявлял, что философия является силою небесною и неоценимою по заслугам . Если унас-ледованным издревле для византийцев благом было то, что на их языке оказывались запечатлёнными величайшие умственные сокровища человечества, то самое сохранение ценных памятников древней письменности, несомненно, сос-тавляет заслугу высшего клира, ученых школ и высокообразованных императо-ров, покровительствовавших этим последним. Уже само по себе одно облада-ние древнегреческою словесностью обеспечивало византийцам, по сравнению с западными народами, превосходство в смысле образованности, ибо на Западе даже туземные классические литературные произведения римлян отчасти сгиб-ли без вести или оставались доступными разве немногим клирикам и схоласти-кам. Евстафий комментировал Пиндара и Гомера, тогда как на Западе эти тво-рения сделались известными едва лишь в эпоху Салутато и Боккаччио. Спустя сто лет после латинского крестового похода даже Данте составлял себе пред-ставление о Гомере только понаслышке и весьма наивно сопоставлял его с Го-рацием, Овидием и Луканом. Во Франции и Италии вместо Илиады читались баснословные измышления Диктиса критского и Дареса фригийскато, тракто-вавшие о троянской войне .
Вполне понятно, что когда латинцы вторглись в византийское царство, они могли грекам показаться настолько же варварами, как некогда их предкам рисовались римляне в эпоху Эмилия Павла, Муммия и Суллы. Латинцы и пред-ставления не имели о том, какую сумму хотя бы схоластически неуклюжей ра-боты уже подъял Восток в области мышления и какие живые культурные стремления искали себе там путей к дальнейшему развитию. Никита Акоминат, высокоумный брат афинского архиепископа, дал оценку франков, с греческой точки зрения, в нижеследующих словах: «всяческое изящество и музы пребыли им чуждыми; невежественность им прирождена, а злоба преобладает у них над разумом» . Ужасные обиды, каким подвергся Константинополь по завоевании, вполне достаточно объясняют эту оценку франков, ибо названный несчастный государственный деятель был очевидцем чинившихся в столице ужасов. С про-изведениями классического искусства, собранными в столице и имевшими не-исчислимую ценность, франки не сумели даже иначе распорядиться, как либо разбивая их в куски, либо расплавляя и из меди, полученной этим путём, чеканя монету. Лишь немногие из произведений искусства были увезены на Запад в виде добычи, как, например, четверка коней из бронзы. Её некогда из Xиoca вывез император Феодосий II и распорядился установить над воротами гиппо-дрома; эта группа и поныне красуется над фасадом собора св. Марка. Пожар поглотил византийские книгохранилища и те рукописи, которые изучал ещё Фотий. От этого погрома спасены были ничтожные остатки, которые и сохра-нились благополучно до эпохи Возрождения.
Конечно, было великим несчастием, что крестоносцы не имели в своей среде людей, проникнутых научным духом, а между тем на Западе подобных личностей вообще было немало. Книги в Константинополе издревле славились и разыскивались. Отдельные случаи, о которых сохранились достоверные сви-детельства, доказывают это. Так, например, в Х веке неаполитанский архипрес-витер Лев вывез из Византии греческую рукопись, но, к сожалению, не список творенй Гомера или Платона, а предания об Александре (Македонском) Псев-до-Калисфена, которые впоследствии в латинской переработке и послужили ис-точником для романов об Александре, созданных французскими и немецкими поэтами . В 1167 г. врач Гильом вывез нз Константинополя разные рукописи во Францию . Итальянцы охотно скупали греческие рукописи и до завоевания ещё Константинополя вывозили их, нагружая ими целые корабли, как это заме-чает Михаил Акоминат . В Фессалониках норманны тоже не замедлили найти итальянских скупщиков для тамошних собраний рукописей, и они были уступ-лены за бесценок . Если франки в Константинополе и осмеивали публично гре-ков, как народ писак и педагогов, и в смехотворных процессиях таскали по го-роду чернильницы, перья и рукописи, то насмешки эти, вероятно, метили ско-рее на византийскую бюрократию. Возможно, впрочем, что именно в ту пору не одна редкая рукописе спаслась от погрома, попав на Запад .
Светлыми сторонами, какие представляло удивительное византийское культурное государство, не исчерпывалась, однако же, его сущность целиком. Если греческая образованность той эпохи, когда Запад, сравнительно, коснел во мраке, и заставляет взирать на западные народы, как на полу-варваров, пред-ставляется неосновательным невежество франков принимать единственно за тёмный фон, где особенно рельефно вырисовывается блеск, который тысяче-летняя культура с её изощренными бытовыми формами сумела придать выс-шим слоям византийского общества. Было бы нелепостью степень жизненности и благосостояния народов определять суммою тех академических знаний, какие удержались в их школах. В греческой империи образованность, конечно, была разлита шире, чем в любом из государств Запада, но отсюда вовсе ещё не сле-дует, чтобы подданные, управляемые по более совершенным законам, исходив-шим от потомков Василия, и впрямь чувствовали себя счастливее, нежели под-данные прочей Европы, руководствовавшиеся грубыми феодальными обычая-ми. Ведь в отдельные провинции Восточной империи, раз опрокинута была плотина, сдерживавшая сарматов и азиатов, неудержимо полились волны вар-варства, которые постепенно захватили и высшие общественные слои. Глубо-кое растление расшатало византийский государственный строй не только в смысле военной и экономической мощи. Греческая церковь, правда, оставалась величайшею силою в империи в том смысле, что она сплачивала разнородные части государства, нравственно на них воздействуя верованиями, и усиливала империализм богословским объединением, но за всем тем церковь на греческие умы освободительного влияния не оказывала. Худшее вырождение греческой мистики – монашество - задушало и народ, и самое государство. Равным обра-зом, византийское богословие не может сослаться и на то, чтоб оно в эпоху Комненов оказывало влияние на поступательное развитие научного мышления, как то, наоборот, замечается в западной церкви в ХII веке, в лице деятелей, в роде Ланфрана, Ансельма Кентерберийского, Петра Ломбардского и иных схо-ластиков. Отличающая греческую православную церковь неспособность повы-шать умственную жизнь путём борьбы между внутренними противоречиями неблаготворно отразилась и на греческом государстве.
В летописях Ромейского царства нельзя даже отметить явлений, которые бы составляли эпоху на службе прогрессу за целый ряд столетий со времени Юстиниана, если не считать безуспешной реформационной попытки, сказав-шейся в иконоборстве. Гражданство здесь не пробуждалось вовсе к новой жиз-ни, как то происходило в городах на Западе. Византийские историографы изоб-разили историю империи от Зосимы до Францеса в длинном ряду творений, об-нимающих целое тысячелетие, и ни единый из культурных народов, за исклю-чением китайцев, не может похвалиться подобною полнотою исторической ли-тературы. Но, в общем, все эти летописцы рисуют утомительную в своем одно-образии картину: горделивый, но за всем тем бедственный императорский двор в столице, дворцовые революции, пошлейшие церковные дрязги и, наконец, од-нообразную борьбу со славянами и турками, превратившуюся в хронический недуг. Иной из лаконичных монастырских летописцев в Англии, Франции, Гер-мании и Испании порою отмечает на немногих безыскусственных листках со-бытия и намерения, несравненно более важные для судеб человека, чем то мно-гословие, затканное блестящим золотом риторических прикрас, в каком расп-лываются летописцы империи Константиновых и Юлиановых преемников. За-пад, ославленный византийцами варварской страной, на самом деле был миром, преисполненным юношеской бодрости, и он быстро подвигался вперед по пути развития, тогда как греческий Восток, в начале ХIII века, истощённый долгими борьбами, уже дряхлел и приходил в состояние упадка.
В момент катастрофы византийское правительство изведало на опыте, что падения столицы, где сосредоточивается весь механизм государственного управления, вполне достаточно для распадения великого государства на части, ибо у порабощённых народов, входящих в его состав, ослаблено сознание на-ционального единства, а чувства чести, свободолюбия и стремления к славе, способствующие к возвеличеванию народов, и совсем угасают. Наоборот, фран-ки принесли с собою гордое самосознание мужественности, героизма, честолю-бия, воинской дисциплины - словом, ту духовную мощь, которая во все време-на завоёвывает мир. Анна Комнен некогда с трепетным удивлением взирала на норманнских богатырей, да и теперь рыцари Балдуина и Бонифация казались грекам сказочными великанами .
Латинцы на греческую национальную ненависть отвечали глубоким пре-зрением, которое как бы всосали в себя со времени начала крестовых походов. Итальянский летописец XIII века прямо-таки высказывает убеждение, будто греки, некогда стоявшие во главе всех народов в области свободного искусства, и умственно, и нравственно совершенно пали, а утратив Cирию, Египет и Ма-лую Азию, перешедшие к варварам, и сами обречены сделаться добычею фран-ков и иных народов .
3. Император Балдуин задался целью завоевать сначала Фракию, а затем и греческую Малую Азию, куда спаслось бегством всё то живучее, что сохра-нилось ещё в Вазантийском государстве, сплотившись вокруг Феодора Ласка-риса, пасынка Алексея III. В то же время маркграфу и королю Бонифацию предстояло покорить в пользу крестоносного войска эллинский материк от Оф-риды до Тенаронского мыса.
Уже целые столетия древняя Греция застыла в провинциальной обособ-ленности, новую историю для неё открыли именно латинцы, и новая история эта оказалась почти такою же пёстрою, как древняя, хотя по части блеска и ра-зумности первая от последней была столь же далека, как эпоха иерусалнмских ассиз от эпохи демократического строя Афин. В ту пору o6е фемы, и Эллада, и Пелопоннес, находились в состоянии анархии, не знавшей никаких законов, и пребывали совершенно беззащитными. Ниспровержение законной государст-венной власти не могло почитаться на берегах Илисса или Алфея таким же на-циональным бедствием, как это казалось на Босфоре или Геллеспоне. Правда, никто тогда ещё не сознавал всей важности и продолжительности франкского завоевания. Патриотическое самосознание не вооружило греков и не сплотило их для дружного протнводействия чужестранцам. Хотя страна греков, и именно Пелопоннес, обладала многолюдными и хорошо укреплёнными городами, но тем не менее упадок центральной власти окончательно порвал взаимную связь между отдельными городами, слабую издревле, и, таким образом, каждый еди-ничный город, совершенно как в древности, оказался обособленным и заботя-щимся исключительно о своём только благосостоянии. Кроме того, знатные ро-ды приматов, возвеличившись через придворные милости и собственные уси-лия, принялись хозяйничать по своему произволу в древних акрополях и в сель-ских владениях, напоминая древних тиранов .
С половины XII столетия в Византийском царстве народились отноше-ния, напоминавшие западный феодализм, - императоры начали предоставлять целые страны в распоряжение влиятельным вельможам, а наместники этих пос-ледних пытались добиваться независимости. Таким образом, в Трапезунте об-разовалось почти независимое герцогство, а на Кипре Исаак Комнен с 1184 г. начал своё постепенное превращение в независимого тирана, пока английский король и крестоносец Ричард Львиное Сердце не отнял у него в 1191 г. этот ос-тров и не продал его тамплиерам. Свирепое народное восстание заставило, од-нако же, этих жадных монахов, прикрывавшихся рыцарскою бронею, покинуть остров в мае 1192 г. Тамплиеры продали его претенденту на иерусалимский престол Гюи де Лузиньяну, с помощью же волохов мятежный военачальник Мануил Камицес ещё в 1201 г. сделал попытку завладеть Фессалиею.
Архонты в Греции, превратившиеся теперь в наследственных провннци-альных тиранов, пребывали в своих латифундиях и вели борьбу то друг с дру-гом, то с государственною центральною властью. Бранасы, Кантакузены и Ме-лиссино хозяйничали по своему произволу в Ахайе и Мессении, Хамареты - в Лаконии; в Этолии мужественный Михаил, незаконнорождённый сын себасто-кратора Иоанна Комнена из Эпира, добился независимости. Особенного же ве-личия достиг в ту пору Леон Сгур, отец которого сумел добиться звания архон-та в укреплённом городе Навплии; сын его, ещё более отважный, задался пла-ном создать себе в Греции целое царство, и этот замысел, конечно, не представ-лял себе ничего несбыточного в пору распадения Византии.
Под власть Сгура попал сначала издревле прославленный город Аргос, а позднее Коринф; в этом последнем он изменнически захватил архиепископа и, ослепив, сбросил его с крепостной горы. Правда, несчастный митрополит был, повиднмому, уличён в попытке предпринять против Сгура вооружённую борь-бу с помощью византийских войск. Если бы мы имели более подробные данные об истории этого удивительного греческого тирана из эпохи первого франкско-го вторжения, мы вероятно убедились бы, что помимо гордости и властолюбия Сгур преисполнен был пылкой ненависти против византийской деспотии и по-повства. Это, впрочем, нисколько ему не мешало взывать о помощи к святым угодникам, как о том свидетельствует сохранившаяся его печать . Завладев Ко-ринфом, этим ключом всей Греции, Леон Сгур в 1204 г. предпринял осаду Афин, с помощью пехоты со стороны материка и судов, напавших на Пирей . Нижний город не оказал ему никакого сопротивления, так как городские стены ещё раньше пришли в разрушение - по крайней мере архиепископ афинский (в речи, обращённой к каматеросу) прямо-таки отзывался об этом городе, как о беззащитном и открытом для вражеского нападения . Отсюда можно заклю-чить, что императоры из династии Комненов, из коих Мануил особенно хлопо-тал о восстановлении в империи городов и крепостей, в этом отношении собственно о Греции нисколько не позаботились .
Михаил Акоминат путём мирных увещаний пытался повлиять на ум от-важного Сгура, которого лично знавал и раньше; он убеждал завоевателя, что противно божеским законам нападать на поселян, тем более, что они ничуть не прогневили Сгура, как то сделал архиепископ коринфский. На все убеждения архиепископа отступить от Афин, Сгур возражал, что приспело время, когда всякий энергичный человек волен действовать, как ему подсказывает собственная воля, ибо Константинополь подвергся самой плачевной участи . Сгур тре-бовал выдачи некоего афинянина, который был известен за крамольника и при-чинил немало хлопот самому архиепископу, но тем не менее этот благородный человек воспротивился предоставлять на погибель хотя бы и единого афинско-го гражданина и предпочёл скорее отважно защищать акрополь с помощью оружия. Впрочем, спасли крепость не столько ничтожные милиции, ими сосре-доточенные, сколько граждане, воодушевившиеся любовью к отчизне и стра-хом перед последствиями порабощения навплийским тираном. Да вероятно и самая крепость в действительности оказалась более неприступною, чем предпо-лагал Сгур. Так как он не нашел изменников, которые бы его впустили в акро-поль, то после нескольких неудачных попыток он снял с крепости осаду. Он выжег и ограбил нижний город Афины, забрал племянника архиепископа, в ка-честве заложника, и отступил в Беотию. Таким образом, победоносная обороиа акрополя оказалась доблестным подвигом самих афннян, и Акоминат мог бы себя сравнять с Дексиппом. Архиепископ, впрочем, счёл более уместным в сво-их писаниях умолчать об участии в обороне Афин, и только Никита Акоминат оставил этот подвиг своего брата в назидание потомству.
Фивы, куда прежде всего направился Сгур, в то ещё время являлись, по сравнению с Афннами, городом многолюдным и зажиточным, благодаря проц-ветавшим там промыслам . Фивы обладали не менее афинского акрополя сильною и ещё более обширною крепостью - древнею Кадмеею, которая до послед-него времени служила резиденциею стратегам фемы Эллады. Но если в данное время в Фивах оказался на лицо стратег, то вероятно оборонялся он слабо, ибо Кадмея сдалась Сгуру, после первого же приступа. Отсюда Сгур перешёл на север, чтобы дать отпор франкам, которые в это время уже вторгались в Гре-цию под знамёнами Бонифация. Властитель Навплии, Аргоса, Коринфа и Фив мог бы теперь сделаться геройским освободителем отчизны, если бы сумел предстать перед соотечественниками в роли нового Эпаминонда и если бы сам являл собою нечто большее, чем заурядного честолюбца и себялюбивого иска-теля приключений.
Достигнув Лариссы, Сгур встретил там Алексея III. Бежавший импера-тор, на главу которого обрушились все вины развращённой империи, имел при ce6е отряд греков, оставшихся ему верными. Он соединился со Сгуром и выдал за него в замужество свою дочь Евдокию, в надежде, что зять поможет восста-новлению его на престоле . Но тут подступил фессалоникийский король со своим войском, состоявшим из ломбардцев, франков и немцев. Бонифация соп-ровождали благородные рыцари Гильом де-Шамплит, Оттон де ла-Рош, марк-граф Гвидо Паллавичини, Жак д’Авен, вмесге с двумя братьями из фамнлии Сент Омер, а равно и братья далле Карчери, - все они жаждали добыть богатые лены; к ним же примкнули и греческие приматы, истые изменники отечеству, как их по заслугам называет Никита Акоминат.
В конце сентября 1204 г. Бонифаций проник в долину Темпе и осадил город Лариссу, который Сгур и Алексей III поспешили покинуть. Сгур, правда, порешил было дать франкам отпор в теснинах Фермопил, но один взгляд на за-ковянные в броню рыцарские дружины обратил перепуганных греков в бегство. Рамбо де-Вакейрас из Оранжа, знаменитый трубадур и соратник Бонифация, подсмеивался над греками, замечая, что у них сердца спустились в пятки, что-бы лучше пришпоривать коней . Сгур спасся бегством на скалистые твердыни верхнего Коринфа, Бонифаций же приказал Гвидо Паллавичинн занять Бодони-цу, и, по важности её расположения у Фермопильского прохода, предоставил её Паллавичини на правах лена. Таким образом, создалось франкское Бодоницкое маркграфство, приобретшее впоследствии значительную славу: оно обнимало владения эпикнемидской и опунтийской Локриды и граничило с Беотиею. Дру-гие города, как, например, Платамона, Ларисса, Пидна, Фере, были предостав-лены, в качествт ленов, тем из рыцарей, к которым король особенно благоволил.
Бонифаций беспрепятственно занял земли, лежавшие к югу от Эты. Та-мошние греки, сильно страдавшие от притеснений Сгура, встретили короля да-же с радостью, словно избавителя. Фессалоникийский король тогда же образо-вал из Амфиссы, находившейся в упадке со времени болгарского вторжения и из земель озолийской Локриды, лежавших выше Крисской бухты, особый лен, который и был пожалован рыцарю Томасу де-Стромонкуру. Франки наимено-вали эту местность Салоною или Сулою . Эта область, однако же, осталась чи-сто греческою, и по сей ещё час всё население вокруг Парнасса говорит на чис-то греческом языке . На амфисском акрополе, составлявшем огромный много-гранник, обнесённый каменными стенами, франки возвели феодальный замок, развалившиеся башни которого доселе являются памятником франкского вла-дычества . К Салоне принадлежали: Лидорики, порт Галаксада (древняя Эан-тея) и знаменитые на весь мир Дельфы, развалины коих лежат к юго-востоку от Парнасса и ныне именуются Кастри .
Отсюда завоеватели направили победное своё шествие далее в Беотию. Фивы приняли маркграфа столь дружелюбно, по уверению Никиты Акомината, словно он после продолжительного отсутствия вернулся к себе домой. Но в то же время этот летописец утверждает, что город подвергся разграблению . Фи-вы и прилежащие к городу беотийские земли Бонифаций пожаловал в виде лена одному из дружественных ему французских рыцарей, который, уж конечно, на школьной скамье на родине никогда не слыхивал о классических именах Кад-ма, Амфиона, Эдипа, Антигоны, Эпаминонда и Пнндара. Этот счастливец был Оттон де ла-Рош-сюр-Луньон, сеньор де-Рэ и принадлежал к одному из знат-нейших родов Бургундии. В числе многочисленных соотечественников и он на-шил на себя крест в Сито, ознаменовал себя храбростью при ocaдe Константи-нополя, а затем встал под знамёна маркграфа Монферратского и пользовался у него на совещаниях значительным весом наряду с Жаком д'Авен, Гильомом Шамплитт и Гуго де-Колеми . Дружбу Бонифация де-ла-Рош приобрёл оказан-ными ему услугами, когда вместе с Вилльгардуином выступил посредником для примирения гордого маркграфа с императором Балдуином в ожесточённой их распри из-за прав владения Фессалониками. За это-то де ла-Рошу и пожало-ваны были богатые фиванские земли . Оставив для охраны в крепости Кадмее гарнизон под начальством бургундского рыцаря Гильома де-Сент-Круа , От-тон последовал за своим сюзереном в Аттику.
4. Никакие крепости, ни значительные поселения не могли задержать франков в их наступательном движении на Афины. Так как следует допустить, что франки двигались по священому Элевсинскому пути, мимо Дафнийского монастыря, то вероятно вторглись они в беззащитный город через разрушенные Фриазические ворота, т. е., через dipylon. Однако же и в эту ещё пору древние памятники сияли вечно юною красотою, как во времена Плутарха. Некогда Фу-кидид заметил, что если Афины когда-либо придут в упадок, то самая много-численность памятников наведёт на мысль, что город был вдвое обширнее, чем в действительности . Теперь наступило это время, и слова великого историка оправдались. Можно усомниться в том, чтобы в то время население ютилось лишь на северной стороне Афин, а западный и южный склоны Акрополя, Асти, оставались впусте . Подобное опустение могло для Афин ещё и не наступать. Но, конечно, с упадком портовой и торговой деятельности город должен был удалиться от Пирея и заселение должно было направиться по преимуществу в сторону Илисса, т.е., к Адрианову городу. Так как незадолго перед тем Сгур опустошил нижний город, то этот последний, при вторжении латинцев должен был находиться в плачевном состоянии. Акрополь оказывался достаточно не-приступным для сопротивления, несмотря на угрозы архонта, но теперь, когда вся Эллада сделалась беззащитною добычею франков, Мнхаил Акоминат дол-жен был покинуть мысль о сопротнвлении. Равным образом и брат его, летопи-сец Никита, признает братнин образ действий вполне разумным и вызванным необходимостью, хотя высказывает мнение, что святой муж одними своими мо-литвами мог бы свести на врагов с небес молнии и заручиться заступничеством свыше.
В конце 1204 г. латинцы впервые с эпохи Суллы вступили, в качестве победителей, в крепость Кекропса. Она уже давным-давно превратилась, попро-сту, в скалу, посеревшую от древности. Крепость византийцами не укрепля-лась, и в середине её высился древний Парфенон, к которому, как и в прежние языческие времена, народ через Пропилеи стекался в торжественных процес-сиях на празднества, совершавшиеся в честь Пресвятой Девы, сменившей Пал-ладу Афину. Бесчисленные мраморные обломки покрывали откосы известняко-вой крепостной площади, имевшей 1.100 фут. длины при 450 фут. ширины. Об-ломки колонн и статуй, опустелые фундаменты, низверженные алтари, бесчис-ленные стелы с изваяниями и высеченными в них посвящениями, некогда кра-совавшиеся вдоль дороги и лестниц, теперь представляли груду мусора, запле-тённую растениями, и являлись лабиринтом, где, пожалуй, уже похозяйничали кладоискатели, но развалин этих, конечно, не касалась рука исследователей-антиквариев и, несомненно, эти остатки старины навевали и большую меланхо-лию и большее очарование, нежели римский Капнтолий или Палатинский холм в ту эпоху .
Из более мелких памятников древней святыни Акрополя храмы Браурон-ской Артемиды, Ромы и Августа, уже конечно, превратились в развалины, но изящная часовня, посвященная Нике Аптерос, сохранилась в неприкосновенности и красовалась во всем блеске над обширною мраморною лестницею на южном пиргосе Пропилеев. Парфенонская церковь и Эрехтеум в совокупности с прилежащими к ним зданиями, где жило духовенство, являлись главным цен-тром посёлка клириков, тогда как Пропилеи и западные и южные склоны крепости, быть может, были приспособлены под жильё начальника крепости и стражи. Это удивительное сооружение древнего строительного искусства, веро-ятно, и тогда ещё хорошо сохранилось, - по крайней мере, его фасад, сквозные колоннады и ворота, тогда как прочее, вероятно, подверглось переделкам и пе-рестройке, ибо с трудом можно допустить, чтобы такие обширные помещения, как портики и пинакотека, могли столетиями оставаться без употребления. До-пущены ли были в городскую крепость на жительство горожане в эту пору, как и вообще в византийскую эпоху, неизвестно. Расположение Афин обеспечивало жителей от непосредственных набегов морских разбойников; поэтому населе-нию едва-ли представлялась надобность искать убежища в Акрополе, да для этого там, пожалуй, не оказалось бы достаточно и места. Тем не менее, можно, однако же, допустить, что самые нужды церковных обрядов обусловили созда-ние в крепости незначительного посёлка граждан .
Попытался ли Михаил Акоминат, еще до вторжения франков, обеспе-чить неприкосновенность жизни, имущества, законов, прав и верований афи-нян, через заключение особого о том договора с Бонифацием, неизвестно, но это весьма вероятно. Так как в качестве архиепископа он являлся вполне закон-ным ходатаем за местное население, то, разочаровавшись в возможности сопро-тивления, М. Акоминат должен был предпринять попытку для смягчения угро-жавших Афинам бедствий путём переговоров с завоевателем. Самую митропо-лию, т.е. храм Пресвятой Девы Марии, он, повидимому, попросту поставил под защиту xpистианского чувства латинцев, но воочию должен был убедиться в безбожном поругании храма, остававшегося в одинаковой мере священным для двух разных эпох и религий. Грубые воины - французы и итальянцы, в которых почтение к церковной святыне было подавлено опытом разграбления всех церк-вей в Константинополе, взглянули на святыню и дары, сосредоточенные в собо-ре, лишь как на законную свою добычу. Металлические церковные сосуды бы-ли расплавлены и превращены в денеги , и даже епископское книгохранилище подверглось опустошению .
Если сравнить те бесчинства, которые учинены были христианами-латин-цами над церквами в завоёванной Греции, с терпимостью к храмам, какую древ-ние римляне поставили себе законом в этой же стране, то надо заключить, что языческая религиозность стояла на высшей ступени нравственности, нежели набожность христиан в ХIII и последующнх веках. По завоеванию Афин сви-репый Сулла нз того же Парфенона не расхитил ни единого из собранных там священных даров, и потребовал для себя лишь 40 фунтов золота и 600 фунтов серебра. То ограбление греческих храмов, которое себе впоследствии дозволи-лн Калигула и Нерон - впрочем, только из любви к художественным предме-там, - подверглось осуждению со стороны римского общественного мнения. Клавдий вернул фессалийцам медную статую Эрота работы Лизиппа, вывезен-ную Калигулою, а проконсул Азии Бареас-Соранус сумел даже защитить пер-гамские храмы от хищнических вожделений самого Нерона .
Несчастному афинскому архиепископу в эту пору довелось пережить ес-ли не такие ужасные дни, какие выпали на долю его брату после штурма Конс-тантинополя, то всё же очень тягостные. Если Акоминат последовал примеру своего друга, Мануила, архиепископа фиванского, и добровольно отправился в ссылку, то поступнл он так потому, что новые властители города лишили его архиепископского стола, превратили Акрополь исключительно во франкский замок, воспретили в соборе богослужение по греческнм обрядам и предостави-ли храм в распоряжение латинского духовенства. Не будучи в состоянии ни по-мешать этому, ни подчиниться римским перковным законам, как на то пошли иные греческие епископы в покорённых провинциях, Акоминат покинул город, чтобы где-нибудь сыскать себе убежище. Таким образом расстался с Афинамн превосходный этот человек, в котором город долгое время находил себе народ-ного трибуна, заступника от византийских сатрапов и красноречивого охрани-теля непреходящих прав города на уважение человечества. Все те большею частью сохранившиеся, по счастию, писания, речи, стихотворения и послания, с которыми Акоминат обращался к выдающимся личностям своей эпохи, - яв-ляются бездонными документами для истории рушащейся империи Комнинов и Ангелов, а равно и единственными подлинными показаниями, рисующими состояние Афин в средние века. Нельзя и оценить достаточно высоко всего ли-тературно-исторического течения творений Акомината, ибо они, на ряду с пи-саниями Псёлла и Евстафия, наиболее ясно отражают характер византийско-гуманистической образованности XI и XII столетий. Между прочим, писания эти служат ясным свидетельством, насколько эллинизм продолжал жить в гре-ческой церкви. Можно говорить о возрождении древности на итальянской поч-ве, но отнюдь не на греческой, ибо на последней античный мир никогда не вы-мирал. Лучи света, источаемые творениями классических авторов, продолжают пронизывать омрачённые умы епископов Афин, Фессалоник, Коринфа, Неопат-ры и Фив, и по временам они являются как бы диадохами языческих мудрецов, переряженными в христианские одежды. Это преемственное развитие гречес-кой культуры внезапно было прервано французским вторжением, вторжение же это положило внезапный конец деятельности Михаила Акомината в Афинах и затушило здесь ту искру умственной жизни, которую этот деятель, несомненно, будил, раздувая тлеющий пепел древности.
Афинская епархия вместе с землями Мегары была предоставлена на до-лю крестоносного войска, согласно акту, по которому крестоносцы поделили между собою Византию, и маркграф Монферратский принялся хозяйничать над этнм краем на правах завоевателя. Так как Афины принадлежали к числу гре-ческих портов, доступ к которым был свободен для торговли венецианцев, сог-ласно привилегиям, им дарованным от византийских императоров, то на этом основании республика св. Марка могла предъявлять свои, по меньшей мере, претензии на властвование над Афинами. Это именно, повидимому, и побудило позднейших венецианских летописцев к сочинению разсказа о том, будто афи-няне через особых послов сами предлагали предать себя под державу венециан-ской синьории, но что этому их намерению воспрепятствовал Оттон де ла-Рош «не без кровопролития» . Это утверждение, однако же, никаким историческим документом не подкрепляется, а равно неизвестно и то, чтобы республика заяв-ляла какие-либо споры против предоставления Афин и Мегары в ленное владе-ние де ла-Рошу. Тем не менее, факт не исключает вероятности того, что афиня-не и впрямь предпочитали сделаться скорее подданными венецианцев, чем бур-гундцев, и что раньше или позднее они схватились за неудавшуюся попытку от-даться под державное покровительство могущественного города, раскинувше-гося на лагунах.
Вестьо том, что франки завладели Афинами, повергла в удивление За-пад, так как там не вполне забыто было славное прошлое этого города, и учё-ные в монастырях и школах еще хорошо знали, что собою знаменует имя Афин. Альберик de Trois Fontaines занёс в летопись под 1205 г.: «Оттон де ла-Рош, сын дворянина Понтия де ла-Рош в Бургундии, чудесным образом сделался гер-цогом афинским и фиванским» . Разумеется, это событие могло казаться дос-тойным удивления, ибо знаменитый город, со времен Кодра и тирана Пизистра-та не имевший собственного государя, после долгого промежутка времени, вдруг получил такового, в лице бургундского дворянина.
Новый властитель Афин отрядил воинов для охраны акрополя, но сам пока не находил досуга устроиться в своем маленьком государстве, диковен-нейшем из всех когда-либо достававшихся рыцарственным искателям приклю-чений, - де ла-Рош должен был последовать за своим сюзереном в дальнейшие его завоевательные походы против Греции. Прежде всего предстояло уничто-жить тирана Леона Сгура. Тщетно осаждал однако же Бонифаций скалистые твердыни Навплии, а Оттон де ла-Рош в сообществе с Жаком д'Авен (который перед тем занял Халкиду или Негропонт на Эвбее) - Коринфскую крепость. Этот последний город всё ещё процветал благодаря морской торговле. Его древние порты Лехеум и Кенхрея продолжали действовать по-прежнему - один принимая суда, приходившие из Азии, а другой - с Запада. Крепкие стены окружали нижний город, а на недоступной скале высилась Коринфская кре-пость, в изобилии снабжённая водою из поместительных цистерн и древней Пирены . Жак д'Авен принудил к сдаче нижний город, и маркграф распорядил-ся возвести здесь укреплённый замок «Монтескье», тогда как Оттон де ла-Рош сооружал другое укрепление . Сгур отважно защищал Акрокоринф, и здесь успехи франков были приостановлены. Мужественный архонт здесь, как и в Аргосе и Навплии, ещё высоко держал знамя национальной греческой незави-симости и воспрепятствовал Бонифацию вторгнуться через перешеек в Пело-поннес, но совершенно непредвиденная случайность открыла крестоносцам до-ступ на полуостров с той стороны, откуда их никто не ожидал.
|
|
