Автор: Доброжелатель (193.243.138.---)
Дата: 03-01-05 15:44
Российский физик Иосиф Самуилович Шкловский в книге «Эшелон» (М.: 1991) приводит один из эпизодов своей научной деятельности. Но уж лучше бы он его не приводил, а то ведь не только себя компрометирует, но – пусть и косвенно – многих других отечественных ученых, не исключая, разумеется, и историков:
«Как-то раз пришел знакомый математик Сергей Фомин. … Видя, как я сразу же поскучнел, умница Сережа … сказал: "А в общем жить можно. К слову, я расскажу тебе о карьере одного деятеля, которого наблюдал с близкого расстояния, когда работал в системе КГБ. Так вот, этот тип в рекордные сроки сделал там неслыханную карьеру – от майора до генерал-майора. Будучи весьма ограниченным чиновником, он на всякого рода собраниях и совещаниях произносил только одну из двух фраз: а) "Не надо усложнять!" и б) "Не будем упрощать!" На этой основе он приобрел прочную репутацию надежного, весьма положительного человека и глубокого мудреца и рос как на дрожжах».
…
В начале лета мне позвонили из Советского комитета ЮНЕСКО: "В августе во дворце ЮНЕСКО в Париже состоится конференция "круглого стола", посвященная проблеме: "Разнообразие культур при наличии общности технологического прогресса". Устроитель конференции профессор Поликаров просит вас прореферировать несколько докладов". И вот тут мне в голову пришла счастливая мысль. "А почему бы мне самому туда не поехать? Давненько я не бывал в Париже, уже целый год..." Я набрал номер телефона Советского комитета ЮНЕСКО и небрежно сказал звонившему мне чиновнику: "Я получил материалы конференции. Увы, в них совершенно не представлена космическая тема!" – "Это нехорошо, ой как нехорошо! Как же быть?" – "Пожалуй, я мог бы поехать и зачитать доклад!" – "О'кей! Я вас быстренько оформлю". До начала конференции оставалось менее двух месяцев, и я выразил сомнение, удастся ли в такие сжатые сроки оформить мое выездное дело. "Это вам не Академия наук! Кстати, вы бывали в капстранах? –осведомился деятель ЮНЕСКО. – Ну тогда все в порядке, можете не сомневаться!" И я действительно совершенно нахально не сомневался, абсолютно веря в свою счастливую звезду.
Между тем московское лето протекало обычным порядком. Я, конечно, не утруждал себя чтением присланных неведомым мне Поликаровым материалов. Что касается моего доклада, то я решил просто использовать рукопись находившейся тогда в печати в "Вопросах философии" статьи, не удосужившись даже перевести ее. Смущало, правда, полное незнание французского языка и слишком уж скромные познания в английском. "Не беда, как-нибудь выкручусь", —думал я, усматривая перст судьбы в том, что устроитель конференции, доктор философии с болгарской фамилией, судя по теме – питомец Московского университета.
Как-то раз, отдыхая на даче у моего брата, я боковым зрением увидел зашедшую на участок соседскую дочку. "Это Лена, – подумал я, – она, кажется, преподает где-то французский язык". И тут же спросил ее: "Леночка, как будет по-французски "не надо усложнять"?". "Иль не фо па комплике", — удивленно ответила она. "А "не будем упрощать"?" — "Иль не фо па симплифье", но зачем это вам?". "Надо", — не вдаваясь в подробности, ответил я, записывая русскими буквами французский перевод фраз, обеспечивших карьеру неизвестному мне кагэбэшнику.
Между тем близился день отъезда. Все шло совершенно тривиально, совсем как в нашей милой Академии наук. Конечно, разрешения не было. Я как идиот сидел три дня у своего домашнего телефона. Потеряв надежду, под вечер третьего дня своего глупейшего ожидания я, в который уже раз, позвонил своему чиновнику. "Ничего нет, увы. Извините нас. Я должен через полчаса уезжать, а завтра ждать уже бессмысленно". Вот тебе и Париж, идиотина! Много захотел... И вдруг через 10 минут — звонок, и мой чиновник спокойно говорит: "Только что пришло разрешение. Вам надо немедленно хватать такси и ехать в кассу "Метрополя" за билетом. Самолет в Париж завтра в 8 утра. Касса закрывается через 40 минут. Успеете – ваше счастье. Заграничный паспорт получите у постового милиционера в комитете ЮНЕСКО – здесь уже никого не будет, рабочий день кончился".
Я стремительно выбежал из квартиры. О, счастье – прямо у дома стояло свободное такси. Не без труда я нашел билетную кассу в холле гостиницы "Метрополь". Касса представляла собой рундучок, где обычно торгуют небогатой продукцией Союзпечати. Кассирша его уже запирала. Было довольно дико сказать ей: "Мне бы билет в Париж". Она не удивилась, хотя для порядка поворчала. И вот билет в кармане. Чудесный московский летний вечер. Центр города, где я почти не бываю, показался мне особенно красивым. Не торопясь, пешочком, наслаждаясь жизнью, я прошел до проспекта Калинина, где напротив Военторга в маленьком особнячке находится Советский комитет ЮНЕСКО – одно из многочисленных столичных учреждений класса "не бей лежачего". Странно было мне спрашивать у постового милиционера иностранный паспорт. Без тени удивления он выдал мне вожделенный документ. И вышел я из подъезда симпатичного домика с двумя паспортами. А на следующее утро уже был в аэропорту Ле Бурже.
Я до сих пор не понимаю, как в толпе прилетевших пассажиров меня приметил человек, который сразу же подошел ко мне и уверенно сказал: "Товарищ Шкловский будете?". Мой благодетель оказался шофером советского представительства ЮНЕСКО, он и доставил меня в "Пале". Встретил меня в советском представительстве, расположенном в двух небольших комнатках двухэтажного флигеля (там каждая держава занимает одинаково убогую площадь), представитель Белорусской ССР при ЮНЕСКО В. С. Колбасин. Бывают же такие синекуры! Я попросил устроить меня в самый дешевый отель и чтобы деньги платить не сразу. Подходящий отель оказался как раз вблизи Пале – ЮНЕСКО.
Управившись с неотложными делами и оставив свой тощий чемоданчик в номере, я пошел в гигантский дворец ЮНЕСКО. Не просто было новичку найти в его лабиринтах помещение, где уже четвертый день заседала интересующая меня конференция "круглого стола". Это удалось сделать при посредстве секретарши болгарского представительства, в которую я буквально вцепился мертвой хваткой. Я не рискнул сразу же войти в зал и попросил ее вызвать доктора Поликарова. Тот оказался обходительным, круглым человечком, превосходно говорившим по-русски: мой расчет оказался правильным – он, конечно, окончил философский факультет МГУ! Поликаров очень мне обрадовался и ввел в зал заседаний. И тут я получил тяжелый удар! Я ожидал попасть на более или менее обычную конференцию с парой сотен разноцветных участников, среди которых рассчитывал раствориться. Велик же был мой ужас, когда в небольшом зале за действительно круглым, правда, довольно большим, столом я увидел... всего лишь восемь человек! Каждый был на виду у каждого. Кресло с напечатанной на спинке моей фамилией пустовало уже четвертый день, дожидаясь своего хозяина. Я сел, лихорадочно соображая, как бы выпутаться из идиотского положения с минимальными потерями. Сидя на председательском месте, речь держал огромный негр.
На спинке кресла было написано: "Нигерия". И вдруг нигериец стал часто-часто упоминать мою фамилию, явно приглашая меня с ходу произнести речь. Конечно, ни о какой речи не могло быть и речи! Но что делать? Мой рыскающий взор остановился на маленьком японце, которого, как я понял, профессионалы-трепачи, собравшиеся за этим круглым столом, совершенно затерли. И тут же пришла спасительная идея: "В этом году исполнилось ровно сто лет со времени революции Мейдзи, – сказал я. – Было бы очень интересно в этой связи, чтобы наш японский коллега осветил вопрос о взаимоотношении традиционной японской культуры и того бурного технологического развития, которое за это время претерпела его родина". Японец, д-р Лео Эйсаку, радостно что-то зачирикал – видно было, что надолго, дорвался, голубчик! Я же получил тайм-аут. Решив углубить наметившийся контакт с соседом-американцем, я сказал ему, что сидящий напротив нас представитель ФРГ выглядит, на мой взгляд, странновато. "Еще бы, – прошептал американец. – Он еврей. Кстати, я тоже". Дальнейший анализ этой проблемы привел нас к выводу, что и бельгийский представитель – наш соплеменник. Стало совсем легко, как в доброе старое довоенное время в Киеве или Лохвице. В такой легкой беседе у нас прошел час, а затем наступило время обеденного перерыва.
Перерыв еще продолжался, и, сытый, в благодушнейшем настроении, я спросил у японца: "Доктор Эйсаку-сан, меня крайне удивляет ваше имя Лео, ведь у японцев, насколько мне известно, звука "л" в языке совсем нет. Уж не японский ли вы еврей?". Лишенный чувства юмора в нашем понимании, он ответил мне странно: "Мое имя всегда давало повод для шуток". Этому чудику-японцу я был весьма благодарен, так как он протрепался и всё послеобеденное время.
Оставался еще один день пытки, и было мне очень тяжко. Хорошо помню, как эти профессиональные трепачи, которых я уже успел люто возненавидеть, взахлеб обсуждали важнейший вопросе необходимости устройства каких-то библиотечных коллекторов в Танзании. И вдруг они хором накинулись на величественно молчавшего представителя величайшей сверхдержавы: мол, что думает означенная сверхдержава по поводу этих самых коллекторов? Положение начинало смахивать на губернаторское (вернее, Остап-Бендеровское), и я вынужден был пойти с козырного туза. Соорудив мрачнейшую мину (а я это делать умею), представитель великой державы процедил: "Иль не фо па симплифье!". Боже, что тут началось! Они затараторили на трех языках, перебивая друг друга. Я сидел в мрачно-величественной позе. Заряда хватило до перерыва, во время которого они смотрели на меня с почтительным восхищением. Вот тут я еще раз возблагодарил Сережу Фомина!».
В общем, если кто-то из уважаемых членов Консилиума метит в академики, запомните: – «Il ne faut pas compliquer» (другой, более унылый вариант – «Il ne faut pas simplifier»). Как показывает предыдущий отрывок, некоторым отечественным ученым для выхода на международную орбиту знания двух этих фраз вполне достаточно.
Всем успешной научной карьеры.
Доброжелатель.
Январь 2005.
|
|
