Есть такая занимательная книга на 888 страницах (занимательная для тех, кто готов осилить эти самые страницы) — Б.Л. Фонкич, «Исследования по греческой палеографии и кодикологии: IV-XIX вв.». Чем любопытно сие издание? Тем, что все самое важное и значимое из области греческой палеографии и кодикологии подробнейшим образом препарировано, объяснено на пальцах и сопровождено исчерпывающими комментариями. Автор книги погружен в тему более 50 лет, поэтому совершенно очевидно в курсе всех веяний, открытий, споров, проблем и острых вопросов, возникающих вокруг истории греческого письма в научной среде.

А что такое греческое письмо для профессионального исследователя древности, да и любого человека, интересующегося историей, объяснять, наверное, нет нужды. Ведь практически вся античная и раннесредневековая Ойкумена известны нам именно по источникам на грецкой мове. Да и начальное христианство, включая Евангелия и Библию в целом, апокрифическую литературу и прочие канонические и неканонические ценности — это сплошной греческий с редким вкраплением латыни. Соответственно, имея четкие представления о развитии греческого письма во времени, можно говорить о независимом подтверждении исторических датировок, о которых зачастую так горячо спорят не только сторонники традиционной и короткой хронологий, но и специалисты, далекие от хронологических ересей.

Итак, что можно сказать о древних греческих рукописях, исходя из палеографического анализа? Читаем:

«Греческие маюскульные рукописи IV-X вв. с точки зрения палеографии делятся на несколько групп: библейский маюскул IV-X вв.; маюскул коптского дукта (V-X вв.); наклонный маюскул палестинского дукта (VIII-IX вв.); наклонный маюскул не-палестинского происхождения (VIII-IX вв.); маюскул латинского дукта (V-IX вв.); литургический маюскул IX - начала XI в».

Начало — за здравие! Все разложено по полочкам. Коптский дукт — направо, палестинский — налево, литургический маюскул смиренно светит из IX-XI веков и моментами даже греет. Однако следующие же абзацы окатывают ледяным душем:


«Наиболее серьезные проблемы в этом плане возникают перед исследователями библейского маюскула — вертикального унциала, сформировавшегося во II-IV вв., получившего самое широкое распространение в Византии с IV по IX столетие и сохранившегося до нашего времени во множестве целых рукописей и фрагментов сочинений, главным образом, христианской литературы Поздней античности и Средневековья. Палеографическое изучение библейского маюскула представляет большие затруднения, поскольку для всего громадного периода распространения этой разновидности греческого унциала мы располагаем лишь одной достаточно точно датированной и локализованной рукописью — Венским Диоскоридом, созданным в Константинополе ок. 512 г.; к тому же письмо, близкое к почерку этой рукописи, по-видимому, не пользовалось широким распространением ни в византийской столице, ни в других местах греческого мира. Это означает, что для IV-V, а также, по сути дела, и для VI, а затем и для VII-IX столетий мы лишены возможности использовать палеографические наблюдения при работе с рукописями библейского маюскула, но вынуждены прибегать к помощи косвенных, по большей части весьма неточных, фактов и аргументов непалеографического свойства, являющихся результатом исследований текстологического или искусствоведческого характера. Лишь крайне редко, когда речь идет о рукописях IV-V вв. и существует определенный материал папирусов, мы имеем возможность получить скудный сравнительный фон для палеографических наблюдений. Ситуация не позволяет создать опирающуюся на прочное основание сравнительного изучения рукописного материала историю греческой книжности интересующего нас времени.

Между тем, если проанализировать развитие греческой палеографии с момента ее создания Б. Монфоконом и до 60-х гг. XX в., то можно убедиться в том, что весь основной материал маюскульных рукописей IV-IX вв. в научной литературе датирован, причем многие датировки и локализации ранних рукописей, появившиеся в XVIII или XIX вв., вошли с тех пор в науку и в дальнейшем без каких-либо особых оговорок, уточнений и колебаний принимаются следующими поколениями специалистов. Палеография библейского маюскула оказалась созданной, таким образом, без палеографической основы».

Когда люди, занимающиеся наукой, честны — это прекрасно! По большому счету после такого признания можно, что называется, закрывать лавочку. Получается, что, начиная с XVII века, когда и возникла палеография как научная дисциплина, только один (подчеркиваю: ОДИН!) маюскульный текст — Венский Диоскурид — был достаточно точно датирован и локализован, однако письмо, близкое к этой рукописи, вежливо говоря, «не пользовалось широким распространением ни в византийской столице, ни в других местах греческого мира». То есть, если проще, стоит особняком (а когда что-то стоит сильно особняком, стоит присмотреться попристальнее, не является ли эта «особенность» признаком принадлежности совсем иной, гм-гм, эпохе). А признание того, что «мы лишены возможности использовать палеографические наблюдения при работе с рукописями библейского маюскула, но вынуждены прибегать к помощи косвенных, по большей части весьма неточных, фактов и аргументов непалеографического свойства, являющихся результатом исследований текстологического или искусствоведческого характера», попросту свидетельствует о полном бессилии палеографии как вспомогательной исторической дисциплины и абсолютной ее никчемности в плане решения поставленных задач. Гвозди в крышку палеографической домовины вогнаны тоже знатные: «Палеография библейского маюскула оказалась созданной, таким образом, без палеографической основы». О чем после этого вообще можно говорить и писать под шапкой «палеография»?!

Правда, в 60-е гг. XX в. выходит книга Г. Кавалло «Исследования по библейскому маюскулу», которая как бы производит революцию в науке. Кавалло умудрялся не только определить, какой манускрипт древнее, а какой новее, но и присваивал каждой рукописи чуть ли не точную датировку типа: «около 360 года или несколькими годами позже». Вполне справедливые замечания коллег по поводу слишком многих субъективных допущений Кавалло «с гневом отвергал», в результате чего пользовавшиеся его методом ученые могли, например, датировать манускрипт IV-V веком, в то время как другие ученые были свято убеждены, что ранее VIII-IX вв. документ появиться на свет никак не мог.

Короче, Кавалло — редиска, но как же быть с маюскулом и греческой палеографией? Б.Л. Фонкич предлагает следующее решение:

«...не имея в своем распоряжении основы для палеографического анализа, мы вынуждены более внимательно отнестись к тому, что нам могут дать здесь такие дисциплины, как кодикология, хронология, текстология, литургика, история византийского искусства»

То есть палеография в лице автора признается в том, что сама по себе объективной дисциплиной не является, в связи с чем может что-то сказать, лишь воспользовавшись дополнительными данными из таких же «объективных», как она сама, дисциплин. Остроумное решение вопроса, нечего сказать. Зато витиеватость формулировки подразумевает глубину научной мысли, которая, пусть и не сама по себе, а с помощью других, таких же инвалидных мыслей, объясняет все, что должно быть доказано, согласно прейскуранту.

Тут, спохватившись, что сказанное чересчур откровенно, палеограф добавляет:

«В последнее время, однако, начало выявляться еще одно направление в преодолении трудностей палеографии византийского маюскула. На этот раз речь идет о палеографическом приеме исследования, а именно о распространении «действия» результатов изучения диакритики, полученных для греческих минускульных рукописей конца VIII-IX столетий, на византийский маюскул указанного времени».

Если вы запутались в родительных падежах академической мысли, переведу с наукообразного на русский. А давайте, предлагает автор, делать выводы о маюскуле с помощью минускула приблизительно того же времени, ведь минускул-то мы можем датировать достаточно точно, потому как в нем появляются надстрочные знаки (в науке называемые диакритикой). Если перед нами маюскул хоть с какими-то зачатками диакритики, это привет из VIII-IX вв. При этом датировки самого минускула основываются далеко не на фразах типа: «писано в лето такое-то от сотворение мира», а на очередных косвенных уликах, как-то: формат кодекса, система и тип разлиновки, сокращения и лигатуры и т.п., то есть опять-таки на представлениях неких ученых мужей, что нечто характерно для такого-то века. Возражения, что тот же минускул совершенно спокойно пережил сам себя и доковылял в официальных документах аж до XVII столетия, несмотря на печатный станок, новые шрифты, манеры письма и прочие новшества жизни, благополучно не рассматриваются.

Таким образом, в очередной раз выясняется, что вся «объективная» картина истории, подтвержденная чудовищно независимыми данными ну совершенно непредвзятых ученых благополучно херится (в самом древнерусском значении этого слова) самими учеными.

В случае с библейским маюскулом ситуация усугубляется тем, что вся ранняя христианская литература (а это так, на всякий случай, почти 1000 лет), зародившаяся и написанная на греческом, повисает в недатированном и слабо локализованном пространстве, несмотря на все надувания щек, мантры про «палестины и всем известные скриптории, которые мы навсегда потеряли», а также тонны скуйствоведческих исследований.

А вот дальше — в очередной раз можно тихим вкрадчивым голосом поинтересоваться: из какого строго научного источника мы черпаем свой исторический оптимизЬм? И надо ли продолжать это делать? И почему после признаний современных палеографов, пришедших к неутешительным выводам, мы все еще соглашаемся с Синайским кодексом четвертого века или Александрийским пятого? Удобно? Привычно? Выгодно? Cui bono?