Автор: Pirx (---.gov.ru)
Дата: 17-09-03 16:49
Смутное время России — основа авторского повествования в «Тихом Доне». Новый строй является нам и в образе разнузданной черни — прежде всего солдатни — и в образе сознательных разрушителей своей родины. И тем, и другим на страницах «Тихого Дона» противостоят люди, сохранившие верность родной земле, не дрогнувшие в минуту общего падения духа, готовые отдать за нее жизнь.
И между этими двумя полюсами смуты находится растерянная, потерявшая поначалу жизненные, а подчас и нравственные ориентиры основная масса казаков. Лишь постепенно развеивается революционный туман и жизнь дает свою меру словам и посулам.
На германской войне Григорий честно и доблестно выполнял свой долг, стал полным «крестовым» кавалером. Наступил «февральский переворот»... В опубликованном тексте «Тихого Дона» из судьбы Григория Мелехова выпал 1917 год. Однако в ранних рукописных вариантах романа, недавно ставших известными,* этот разрыв оказывается мнимым: один из центральных персонажей становится в семнадцатом году явным «большевиком» — членом полкового комитета. А зимой 1918 года Григорий вместе с Подтелковым участвует в свержении Войскового правительства Каледина. Лишь безвинная кровь убитых Подтелковым пленных офицеров-чернецовцев заставила Григория очнуться и отойти от активного участия в установлении большевистской власти.
____________________
* «Московская правда», 1990, 20 мая.
Когда весной 1918 года на Дону вспыхнули первые разрозненные восстания против большевиков, Григорий встал в ряды казаков с явной неохотой. Лишь постепенно борьба с большевиками превращается для него в борьбу за родину, «за право на жизнь». Пришедшая зимой 1919 года на Дон волна красных, начавшийся террор против казачества и разрушение родного края окончательно определили выбор казаков хутора Татарского и самого Григория Мелехова.
Дальше — ставшая легендой трехмесячная, почти безнадежная борьба повстанцев и их победа, соединение с Донской армией, освобождение родного края... Поход на Москву не удался, донская земля зимой 1920 года снова оказалась под властью большевиков, но в конце этого крестного пути казачество осталось единым перед лицом врага. В отступление уходят все казаки, борьба продолжается до полного исчерпания сил. Один за другим погибают казаки Татарского, но никто из них не помышляет о прекращении борьбы, не предлагает сдаться или перейти к красным.
После всех метаний и заблуждений герои «Тихого Дона», так же как реальные бойцы Донской армии 1918-20 гг., выбрали свой путь, путь борьбы, и прошли его до конца. Прошел этот путь от хутора Татарского и станицы Вешенской до Кубани и отрогов Кавказа и Григорий Мелехов.
«А власть твоя... поганая...»
«Выстрел сорвал с крыши белый дымок инея. Григорий... увидел в окно, как в снегу, пятня его кровью, катается собака, в предсмертной яростной муке грызет простреленный бок и железную цепь...
— За что убил собаку? Помешала? — спросил Григорий, став на пороге.
— А тебе что? Жалко? А мне вот и на тебя патрон не жалко потратить. Хочешь? Становись!» (VI,16,379)
В таком облике пришли на казачью землю новые хозяева. Со злобой в сердце, разнузданностью в действиях, жестокие и бессердечные, поначалу вызывая удивление у казаков: .
«— Я тебе вот что скажу, товарищ. Негоже ты ведешь себя: будто вы хутор с бою взяли. Мы ить сами бросили фронт, пустили вас, а ты как в завоеванную сторону пришел. Собак стрелять — это всякий сумеет, и безоружного убить и обидеть тоже нехитро». (VI,16,380)
В январе 1918 г. после бессудной расправы Подтелкова над пленными чернецовцами Григорий Мелехов ушел из рядов красных и вернулся в родную среду. Теперь, спустя год, красные сами пришли в его дом. Григорий снова оказался перед выбором: смириться, подчиниться или встать на защиту родного края. Его раздумья, поиски своего пути наиболее полно раскрыты в разговоре с представителем новой хуторской власти Иваном Алексеевичем Котляровым вечером 24 января, через несколько дней после прихода в хутор Красной армии.
Прежде всего Григорий в действиях новой власти отмечает обман рядовых казаков. Ее посулы на деле обернулись для них еще большим неравенством.
«— Ты говоришь — равнять. Этим темный народ большевики и приманули. Посыпали хороших слов, и попер человек, как рыба на приваду! А куда это равнение делось? Красную Армию возьми: вот шли через хутор. Взводный в хромовых сапогах, а «Ванек» в обмоточках. Комиссара видал, весь в кожу залез, и штаны, и тужурка, а другому и на ботинки кожи не хватает. Да ить это год ихней власти прошел, а укоренятся они, — куда равенство денется? Нет, привада одна!» (VI,20,392)
Что же несет казакам новая власть по мнению Котлярова, назначенного этой властью главой хуторского ревкома. Идеи равенства и братства? Свободу? Права? Для Ивана Алексеевича важнее другое — его собственное положение, близость к власти:
«— Мне руку, как ровне, дал, посадил». (VI,20,391)
Для Григория же проблема новой власти видится много сложнее, ибо это вопрос для него не личная (как и при какой власти ему легче приспособиться), а общий — решается судьба его народа и родного края. Поэтому-то и не могут найти общего языка глава хуторского ревкома образца 1919 года и бывший боец красной гвардии, устанавливавший советскую власть на Дону в январе 1918-го.
«— Чем ты эту власть корить будешь?
— А чего ты за нее распинаешься? С каких это ты пор так покраснел?
— Об этом мы не будем касаться. Какой есть теперь, с таким и гутарь. Понял? Власти тоже дюже не касайся, потому — я председатель, и мне тут с тобой негоже спорить». (там же)
Интересно сравнить эти слова Котлярова с той частью его рассказа, где он описывает свою встречу с высшей для него властью — с председателем. Радость Котлярова, оказывается, связана не с близостью власти к народу, а с его собственной близостью к новой власти!
Григорию необходимо высказать вслух свои мысли, разрешить сомнения, и он продолжает этот, все более опасный для него, разговор:
«— Давай, бросим. Да мне и пора уж. Это я в счет обывательских зашел. А власть твоя — уж как хочешь — а поганая власть. <И ты хвалишь ее, как мамаша: «Хучь сопливенький, да наш».>* Ты мне скажи прямо, и мы разговор кончим: чего она дает нам, казакам, ?
— Каким казакам? Казаки тоже разные.
— Всем, какие есть.
— Свободу, права...
— Так в семнадцатом году говорили, а теперь надо новое придумывать! — перебил Григорий — Земли дает? Воли? Сравняет?.. Земли у нас — хоть заглонись ею. Воли больше не надо, а то на улицах будут друг дружку резать. Атаманов сами выбирали, а теперь сажают. Кто его выбирал, какой тебя ручкой обрадовал? Казакам эта власть окромя разору ничего не дает! Мужичья власть, им она и нужна. Но нам и генералы не нужны. Что коммунисты, что генералы — одно ярмо». ( VI,20,391)
____________________
* Выделенные в угловых скобках слова имеются только в журнальной редакции романа («Октябрь», 1932, № 4, с.26). В позднейших публикациях они опущены.
Как свидетельствуют доводы Григория Мелехова, в казачестве трудно укоренить общие лозунги «воли! земли!», какими удалось склонить на сторону большевиков миллионные массы крестьянства. Понятие воли для казаков — исконное, собственной кровью добытое, «монопольно» закрепленное. Вопрос о земле также не стоит остро: огромные, плодородные пространства — только работай.
Итак, Григорий сформулировал три основных вопроса, волновавших казаков и бывших для них мерой отношения к происходящему:
— земля. Казаки имели достаточно земли и не нуждались в ее переделе;
— «воля» или, точнее, личная свобода. Ограничения личной свободы в среде казачества определялись стремлением не допустить общество до анархии и сами по себе не были обременительными в повседневной жизни;
— вопрос о власти и, в частности, о самоуправлении казаков. При старом порядке вещей казаки имели реальную возможность участвовать в местном управлении («атаманов сами выбирали»).
Чувствуется, что рассуждения Григория глубоко продуманы, укоренены в опыте казачьей жизни. Ведь Григорий сам увлекался на фронте большевистскими идеями, но кровная связь с родной землей взяла верх.
«Ломала и его <Григория> усталость, нажитая на войне... Трудно нащупывалась верная тропа... Тянуло к большевикам — шел, других вел за собой, а потом брало раздумье, холодел сердцем... Но, когда представлял себе, как будет к весне готовить бороны, арбы, плесть из краснотала ясли, а когда разденется и обсохнет земля, — выедет в степь: держась наскучавшимися по работе руками за читки, пойдет за плугом, ощущая его живое биение и толчки; представлял себе, как будет вдыхать сладкий дух молодой травы и поднятого лемехами чернозема,.. — теплело на душе... Мира и тишины хотелось... Все напоминало ему полузабытую прежнюю жизнь...» (V,13,274)
Со временем эти чувства еще сильнее утвердятся в его сознании. Невозможность мирно трудиться на родной земле, ее разорение и опустошение вызовут у Григория резкое неприятие непрошенных хозяев и приведут на путь непримиримой борьбы с большевиками.
«И помалу Григорий стал проникаться злобой к большевикам. Они вторглись в его жизнь врагами, отняли его от земли! Он видел: такое же чувство завладевает и остальными казаками... И каждый, глядя на неубранные валы пшеницы, на полегший под копытами нескошенный хлеб, на пустые гумна, вспоминал свои десятины, над которыми хрипели в непосильной работе бабы, и черствел сердцем, зверел... «Бьемся за нее <землю>, будто за любушку», — думал Григорий». (VI,9,362)
Трудно укоренить в донских степях идеи «пролетарской революции». Остается использовать старое средство — насилие, и Григорий хорошо чувствует это. Его же собеседник Котляров далек от насущных казачьих проблем. Неопределенная идея равенства туманит его сознание, опьяняет, развязывает руки.
«— Богатым казакам не нужна, а другим? Дурья голова! Богатых-то в хуторе трое, а энти бедные. А рабочих куда денешь? Нет, мы так судить с тобой не могем! Нехай богатые казаки от сытого рта оторвут кусок и дадут голодному. А не дадут — с мясом вырвем! Будя пановать! Заграбили землю>.
— Не заграбили, а завоевали! Прадеды наши кровью ее полили, оттого, может, и родит наш чернозем.
— Все равно, а делиться с нуждой надо. Равнять —так равнять!» (VI,20,391-392)
Перед нами две противоположные, непримиримые линии. Одна из них отражает интересы казачества в целом, приход красных рассматривается как завоевание и насилие, покушение на свободу и жизнь. Другая представлена казаками, по тем или иным причинам порвавшими с казачьей средой, оторвавшимися от земли. Поэтому они, такие как Иван Алексеевич и Кошевой, усвоили идеологию и лозунги революционной пропаганды («Вот она, наша власть-любушка! Все ровные!» — говорит Иван Алексеевич (VI,20,391), охотно пошли на сотрудничество с новой властью.
По воле соавтора чистота и ясность взглядов Григория Мелехова будет подвергаться постоянному сомнению, равно как и его твердая жизненная позиция. В этом случае так же видна временная отдаленность соавтора от непосредственных событий и сильная оторванность от общечеловеческих истин, поколебленных искушениями большевистских лозунгов.
Вопрос о посулах и лозунгах новой власти серьезно затронут в «Послании Совету народных комиссаров» Патриарха Тихона от 13(26) октября 1918 г., где он, в частности, пишет:
«Захватывая власть и призывая народ довериться вам, какие обещания давали вы ему и как исполнили эти обещания?
Поистине, вы дали ему камень вместо хлеба и змею вместо рыбы (Мф.7.9-10). Народу, изнуренному кровопролитной войною, вы обещали дать мир «без аннексий и контрибуций»...
Но вам мало, что вы обагрили руки русского народа его братскою кровью: прикрываясь различными названиями — контрибуций, реквизиций и национализации, — вы толкнули его на самый открытый и беззастенчивый грабеж. По вашему наущению разграблены или отняты земли, усадьбы, заводы, фабрики, дома, скот, грабят деньги, вещи, мебель, одежду. Сначала под именем «буржуев» грабили людей состоятельных; потом, под именем «кулаков», стали уже грабить более зажиточных и трудолюбивых крестьян, умножая, таким образом, нищих, хотя вы не можете не сознавать, что с разорением великого множества отдельных граждан уничтожается народное богатство и разоряется сама страна.
Соблазнив темный и невежественный народ возможностью легкой и безнаказанной наживы, вы отуманили его совесть, заглушили в нем сознание греха; но какими бы названиями ни прикрывались злодеяния — убийство, насилие, грабеж всегда останутся тяжкими и вопиющими к Небу об отмщении грехами и преступлениями.
Вы обещали свободу.
Великое благо — свобода, если она правильно понимается как свобода от зла, не стесняющая других, не переходящая в произвол и своеволие. Но такой-то свободы вы не дали: во всяческом потворстве низменным страстям толпы, в безнаказанности убийств, грабежей заключается дарованная вами свобода. Все проявления как истинной гражданской, так и высшей духовной свободы человечества подавлены вами беспощадно».*
____________________
* Послания Святителя Тихона Патриарха Московского и всея Руси. М., 1990, с.21-22.
Мы видим, что мысли и чувства Григория Мелехова в «Тихом Доне» совсем не случайны, не определены произвольным авторским выбором, а точно отражают историческую реальность эпохи гражданской войны.
«...не покривил душой перед собой»
Борьба, начатая сперва с явной неохотой, постепенно, ожесточаясь, мобилизует в Григории все его физические и душевные силы, становится смыслом и содержанием жизни. Кульминация в его судьбе — минута, когда, откликаясь на призыв восстать за честь и свободу родины, Григорий Мелехов принимает одно из важнейших решений в своей жизни.
Ниже мы приводим отрывок из главы 28 шестой части в разных редакциях. Текст самой ранней редакции был настолько крамольным для того времени, что уже при публикации в журнале «Октябрь» (1932, № 2, с.5) он подвергся существенной правке. Мы выделили фразы и слова, изъятые из текста, курсивом, а вставленные в него позднее — угловыми скобками. Все изменения в тексте, судя по свидетельствам современников,* вносил сам М.А.Шолохов.
____________________
* Рукописи «редкостно взыскательного к себе» писателя Шолохова «поступают в издательство выверенными с исключительной тщательностью». Ю.Лукин. Заметки редактора. — «Литературная газета», 1938, 15 ноября, с.3.
«А теперь за шашку!» (Начало восстания)
«Ясен<, казалось,> был его путь отныне, как высветленный месяцем шлях... Жизнь оказалась усмешливой, мудро-простой. <Теперь ему уже казалось, что> извечно не было в ней такой правды, под крылом которой мог бы посогреться всякий, <и, до края озлобленный, он думал:> у каждого своя правда, своя борозда. За кусок хлеба, за делянку земли, за право на жизнь всегда боролись люди и будут бороться, пока светит им солнце, пока теплая сочится по жилам кровь. И бездумно надо биться с тем, кто хочет отнять жизнь, право на нее...
Пути казачества скрестились с путями безземельной мужичьей Руси ...Биться с ними! Насмерть рвать у них из-под ног тучную, донскую, казачьей кровью завоеванную <политую> землю. Гнать их, как татар, из пределов области!.. Проба сделана: пустили на войсковую землю <красные> полки вонючей Руси, пошли они как немцы по Польше, как казаки по Пруссии. Кровь и разорение покрыли степь. Испробовали? А теперь — за шашку!
Об этом <, опаляемый слепой ненавистью,> думал Григорий, пока конь нес его по белогривому покрову Дона. На миг в нем ворохнулось противоречие: «Богатые с бедными, а не казаки с Русью. Мишка Кошевой и Котляров тоже казаки, а насквозь красные.» Но он <со злостью отмахнулся от этих мыслей> усмехнулся, не покривил душой перед собой: «Мы все царевы помещики. На казачий пай до двенадцати десятин падает. Побереги землю!»* (VI,28,406)
____________________
* М.Шолохов. Девятнадцатая година. Неопубликованный отрывок из «Тихого Дона». М., Огонек, 1930, с.21-22. Ср.: Октябрь. 1932. № 2, с.8.
Прежде чем обратиться к разбору этого ключевого отрывка, отметим его органическую связь с остальным текстом. Характер и глубина чувств Григория, которые прорываются наружу в ответ на призыв восстать против новой («красной») власти, непосредственно связаны с его отношением к ней, изложенным в наиболее концентрированном виде им самим в разговоре с Иваном Алексеевичем. Выделим в отдельную таблицу все те места текста, которые позволяют реконструировать отношение Григория Мелехова (и, в определенном смысле, всего казачества) к установившейся на Дону новой власти.
В словах Григория о новой власти обращает на себя внимание исчерпывающий и продуманный характер оценок. Он вспоминает старую, хорошую жизнь, критически оценивает как деятельность новой власти, так и идейное обоснование ее права вершить судьбы, выказывает неверие в ее посулы, а главное — видит нескончаемое разрушение разумного и естественного течения жизни, насильственное вторжение в нее чуждых и враждебных сил. Его отношение, высказанное до начала Верхнедонского восстания в разговоре с Котляровым, в сущности то же, что и в его начале.
Власть большевиков: поганая, мужичья, окромя разору ничего не дает.
Последствия вторжения большевиков в жизнь казаков: вторглись в его жизнь врагами, отняли от земли, «атаманов» сажают.
Отношение к родной земле:
— землю прадеды завоевали, своей кровью полили;
— земли много, хватает на всех;
— вольная жизнь и работа на своей земле в единении с природой;
— Бездумно надо биться с тем, кто хочет отнять жизнь... Проба сделана... А теперь — за шашку!..
Для понимания выбора, который делает Григорий, очень важно упоминание о новой власти как о власти мужичьей. Этим автор подчеркивает существовавшее у казаков чувство определенной отчужденности от общей массы русского населения — местный «сепаратизм». Для Григория пришедшая на Дон волна завоевателей — это прежде всего «полки вонючей Руси», стремящиеся отнять главное достояние — землю. Он реально осознает внутреннее единство казачества, когда мысленно отбрасывает деление борющихся сторон на «красных» и «белых»: «...мы все царевы помещики».
ГРИГОРИЙ МЕЛЕХОВ И НОВАЯ ВЛАСТЬ
ПАТРИАРХ ТИХОН
Январь 1919 г.
Октябрь 1918 г. (Послание СНК)
1. Характеристика власти
— А власть твоя... — поганая власть.
— <И ты хвалишь ее, как мамаша: «хучь сопливенький, да наш»>
— Атаманов сами выбирали, а теперь сажают.
— Кто его выбирал, какой тебя ручкой обрадовал?
— Казакам эта власть окромя разору ничего не дает!
— Мужичья власть, им она и нужна.
Соблазнив темный и невежественный народ возможностью легкой и безнаказанной наживы...
Все проявления... истинной гражданской... свободы человечества подавлены вами беспощадно.
вы дали ему камень вместо хлеба
2. Сомнения относительно новой власти
— Ты мне скажи... чего она дает нам, казакам?.. Всем, какие есть.
— Бездумно надо биться с тем, кто хочет отнять жизнь, право на нее.
какие обещания давали и как исполнили эти обещания?
3. Разочарование в ревпропаганде
— Так в семнадцатом году говорили, а теперь надо новое придумывать!
— На миг в нем ворохнулось противоречие: «Богатые с бедными, а не казаки с Русью... Но он усмехнулся, не покривил душой перед собой.
Сначала под именем «буржуев» грабили людей состоятельных; потом, под именем «кулаков», стали уже грабить более зажиточных и трудолюбивых крестьян.
4. Оценка Григорием прежней жизни
— земли у нас — хоть заглонись ею.
— воли больше не надо, а то на улицах будут друг дружку резать.
— атаманов сами выбирали.
Вы обещали свободу...
Великое благо — свобода... не переходящая в произвол и своеволие.
— Но, когда представлял себе, как будет к весне готовить бороны, арбы... выедет в степь... представлял себе, как будет вдыхать сладкий дух молодой травы и поднятого лемехом чернозема... — теплело на душе... Мира и тишины хотелось... Все напоминало ему полузабытую прежнюю жизнь».
5. Отношение к большевикам
— Григорий стал проникаться злобой к большевикам
— Они вторглись в его жизнь врагами
— Отняли его от земли.
— Такое же чувство завладевает и остальными казаками.
— И каждый, глядя на неубранные валы пшеницы, вспоминал свои десятины... и черствел сердцем, зверел: «Бьемся за нее, будто за любушку».
— пустили на войсковую землю полки вонючей Руси, пошли они как немцы по Польше. Кровь и разорение покрыли степь.
6. Права казаков на землю
— Не заграбили, а завоевали!
— прадеды наши кровью ее полили, оттого... и родит наш чернозем.
— Мы все царевы помещики. На казачий пай до двенадцати десятин падает. Побереги землю!
«Матросню!.. Всех!.. Рррублю!..»
Среди многих эпизодов участия Григория в боях во время восстания картина боя с матросами под хутором Климовским — одна из самых значительных и выразительных:
«Григорий полуобернулся к сотне: — Шашки вон! В атаку! Братцы, за мной!» (VI,44,439)
Мы встречаем здесь и отчаянную решимость, и яростную, бьющую через край энергию, сплавленную с ненавистью к врагам казачества. Но одно обстоятельство выделяет этот бой из всех остальных. Конная атака повстанцев встречает такой страшный отпор со стороны обороняющихся матросов, что казаки не выдерживают и поворачивают, бросая своего командира на произвол судьбы.
«В замешательстве, в страхе Григорий оглянулся. Растерянность и гнев судорогами обезобразили его лицо. Сотня, повернув коней, бросив его, Григория, скакала назад». (там же)
Он оказался перед выбором: отступить под напором превосходящей силы или... нечеловеческим напряжением превозмочь и одолеть врага. После недолгого замешательства он выбирает второе.
«В непостижимо короткий миг... он зарубил четырех матросов и, не слыша криков Прохора Зыкова, поскакал было вдогон за пятым... Но наперед ему заскакал подоспевший командир сотни...
— Куда?! Убьют!
Еще двое казаков и Прохор, спешившись, подбежали к Григорию, силой стащили его с коня. Он забился у них в руках, крикнул:
— Пустите, гады!.. Матросню!.. Всех!.. Ррруб-лю!..» (VI,44,440)
Сверхчеловеческие усилия Григория, его самозабвение в бою приводят к надрыву, истерическому припадку. Автор несколько раз по ходу развития действия рисует отношение Мелехова к тем, кто находится по другую сторону фронта. Здесь, среди «красных», мы встречаем и старого унтера из саратовских крестьян, и казака-хоперца. А ранее, на германском фронте, он сталкивался и с немцем, и с чехом, и с австрияком. Были и тяжелые переживания по поводу первого убитого, и спокойное, взвешенное отношение к врагу. Мелехов всегда видел во враге человека, чувствовал в нем человеческую природу, старался как-то понять его душу. Лишь однажды чувство ненависти ослепляет и на мгновение захлестывает Григория, и он кричит в припадке: «Матросню!.. Всех!.. Рррублю!..»
Этот внезапный взрыв открывает нам нечто очень значительное в авторском построении. Для Григория Мелехова враг, с которым ведется беспощадная борьба, это не мужик (саратовский или пензенский), не предатель и изменник казачества вроде Мишки Кошевого, не иногородний, как какой-нибудь Валет. В своей борьбе Григорий защищает нечто большее, чем землю, на которой живет, чем свое достояние, свободу или даже жизнь. Надвигающаяся на него сила грозит разрушить сам окружающий мир. Грозит втоптать в землю и уничтожить создававшиеся веками основы самой жизни. А «мужики», «иногородние» и прочие — только слепое орудие в руках этой сатанинской силы. Поэтому-то она и рождает в душе Григория слепую, безотчетную ненависть, а ее олицетворением становится «матросня», особо отличившаяся в годы гражданской войны на поприще кровавого установления «новой жизни».
Этот эпизод органично входит в развитие сюжетной линии Григория Мелехова. Тем ярче контраст со вставленным здесь же небольшим фрагментом, полностью противоположным остальному тексту, отрицающим и пафос борьбы, и мотивацию поступков центрального персонажа:
«— Кого же рубил!.. <Своих!> — И впервые в жизни забился в тягчайшем припадке, выкрикивая, выплевывая вместе с пеной, заклубившейся на губах:
— <Своих!> Братцы, нет мне прощения!.. Зарубите, ради бога... в бога мать... Смерти... предайте!..» (VI,44,440)
Странное чувство возникает при чтении этого отрывка. «Поганая власть», «мужичья», которая «казакам... окромя разору, ничего не дает», является на Дону в лице вооруженных матросов. Каким образом Григорий, проникшийся «злобой к большевикам», которые «вторглись в его жизнь врагами», «отняли его от земли», — защищая унаследованную от прадедов, политую их кровью землю, потерявший уже в этой борьбе родного брата, может называть матросов «своими», «кровными»?!
«Спрашивая» себя, против кого ведет он в бой казаков, Григорий находит ответ в виде расхожей большевистской пропаганды — «против народа». Что же, сам Григорий, казаки хутора Татарского к народу не принадлежат?
Несколькими строчками выше, выражая отношение к этим самым «своим», Григорий кричал: «Матросню!.. Рррублю!..» В начале восстания именно эти матросы составляли часть «полков вонючей Руси», которых пустили на Дон, и в результате — «кровь и разорение покрыли степь». Нет, «бездумно надо биться» с теми, кто «хочет отнять жизнь».
Может быть, Шолохов хочет протянуть связующую нить к тем временам, когда Григорий Мелехов, впитавший основные «классовые» идеи большевистской пропаганды, зимой 1918 г. вместе с Подтелковым боролся против власти Донского правительства? Напрасный труд. Первая же кровь пленных офицеров-чернецовцев на донской земле оттолкнула Григория от большевизма. Спустя год в споре с Иваном Алексеевичем он скажет, вспоминая словесный туман недоброй памяти семнадцатого года: «Так в семнадцатом году говорили, а теперь надо новое придумывать!»
Нет, логичнее предположить иное: слова о «своих» — позднейшая чужеродная вставка. В пользу этого говорит и сравнение разных редакций этого эпизода. Слова, изъятые из поздних редакций «Тихого Дона», определенно указывают на попытку некоторого смягчения Шолоховым этого фрагмента, поскольку несовместимость с основным текстом, противоположность его общему духу слишком явно бросается в глаза.
Можно было бы привести и другие примеры подобных аномалий в тексте, но мы сознательно не станем расширять объем рассматриваемого материала. Сравнение разных отрывков показывает чужеродность таких «большевистских» всплесков в поведении персонажей «Тихого Дона», идейную и лексическую близость «соавторского» фрагмента традиционной большевистской пропаганде, разрушение «добавлениями» логики внутренних переживаний героев, осмысления и обоснования ими своего поведения.
«Овцы погибшие быше людие мои...»
Противопоставление старого и нового, верности воинскому долгу и равнодушия к судьбе своей родной земли показано в романе достаточно последовательно как одна из главных стержневых идей автора. В «Тихом Доне» олицетворяет старые казачьи традиции дед Гришака, фигура которого сопутствует на протяжении всего повествования Григорию Мелехову: у старого воина должно перенять эстафету верного служения тихому Дону молодое поколение казаков.
В дни общего развала, шатания и неустойчивости он единственный после прихода в хутор «красных» открыто демонстрирует верность казачьему долгу и бесстрашие перед лицом новой, безбожной власти.
«— Кокарду, говорю, сыми! Кресты скинь! Заарестуют тебя за такое подобное. При советской власти нельзя, закон возбраняет.
— Я, соколик, верой-правдой своему белому царю служил. А власть эта не от бога. Я их за власть не сознаю. Я Александру-царю присягал, а мужикам я не присягал, так-то!.. Митюшку проводили мы в отступ. Сохрани его, царица небесная!.. Твои-то остались?,. Вот они какие казачки-то пошли! Наказному, небось, присягали. Войску нужда подошла, а они остались при женах...
Мирон Григорьевич... заговорил по-новому с вызревшей злостью:
— А через что жизнь рухнулась? Кто причиной? Вот эта чортова власть! Она, сват, всему виновата. Да разве это мысленное дело — всех сравнять?.. Хозяйственному человеку эта власть жилы режет». (VI,19,389)
Таким же гордым и непреклонным встает перед читателем дед Гришака в заключительной главе шестой части «Тихого Дона», когда он, отказавшись спасаться за Дон от наступающих красных карательных отрядов, сталкивается на пороге своего дома с отщепенцем Мишкой Кошевым, пришедшим сжечь его родной курень:
«— А ты что же это? В анчихристовы слуги подался? Красное звезда на шапку навесил? Это ты. сукин сын, поганец, значит супротив наших казаков?» (VI,65,499)
Однозначно и последовательно отношение деда Гришаки к представителям новой власти. Тверда его личная позиция — вплоть до последних мгновений его земной жизни.
Особое место в романе занимает одна из центральных сцен в повстанческих главах — разговор Григория Мелехова с дедом Гришакой на Пасху, в самый разгар восстания. Ранее мы были уже свидетелями мучительных раздумий Григория и возникшей в его душе решимости подняться на борьбу за донскую землю, видели и его героическую энергию в этой смертельной схватке.
На Пасху же в кульминационный момент борьбы происходит как бы встреча двух поколений казаков. Устами деда Гришаки автор вводит в текст «Тихого Дона» тему библейских пророчеств. Вопрос о причинах происшедшего, о том, почему распалась такая, казалось, крепкая старая жизнь, в глубине души волнует многих казаков. Сопоставление событий, развернувшихся на донской земле, с библейскими как бы устанавливает для них меру и масштаб. Но, главное, оно указывает на возможные причины происшедшей катастрофы: «Овцы погибшие быше людие мои, пастыри их совратиша их...»
«Григорий вошел в горенку... Дед Гришака, все в том же армейском сером мундирчике с красными петлицами на отворотах, сидел на лежанке. Широкие шаровары его были аккуратно залатаны, шерстяные чулки заштопаны... Дед Гришака держал на коленях Библию...
— Вот и я говорю. А через чего воюете? Сами не разумеете! По божьему указанию все вершится. Мирон наш через чего смерть принял? Через то, что супротив бога шел, народ бунтовал супротив власти. А всякая власть — от бога. Хучь она и анчихристова, а все одно богом данная. Я ему ишо тогда говорил: «Мирон! ты казаков не бунтуй, не подговаривай супротив власти, не пихай на грех!» ( VI,46,446)
Удивительная метаморфоза (подмеченная еще Р.А.Медведевым)! Нарушено психологическое и символическое единство образа деда Гришаки.
Грубое «соавторское» вмешательство в текст еще заметнее там, где он разъясняет Григорию пророчества из Книги Пророка Иеремии:
«Овцы погибшие быше людие мои, пастыри их совратиша их, и сотвориша сокрытися по горам: с горы на холм ходиша».
— Это к чему же? Как понять?— спросил Григорий...
— К тому, поганец, что бегать вам, смутителям, по горам. Затем, что вы не пастыри казакам, а сами хуже бестолочи-баранов, не разумеете, что творите». (VI,46,447)
Этот отрывок представляет исключительный интерес, поскольку здесь явственно выступает раздвоение текста: фрагмент не мог быть написан лишь одним человеком. С одной стороны, привлечение библейских пророчеств из Книги Пророка Иеремии не случайно: в них описано похожее и тоже катастрофическое время в истории древнего Израиля (государство политикой своих вождей разрушено, а народ — то, что от него осталось, — рассеялся); направленность библейских изречений вполне ясна — это слова о лжепастырях, которые совратили народ и увели его в пропасть. (Для лучшего понимания текста приведем эти же строки из синодального перевода Ветхого Завета):
«Народ мой был как погибшие овцы;
пастыри их совратили их с пути,
разогнали их по горам;
скитались они с горы на холм...»
(Книга Пророка Иеремии, 50, 6.)
С другой стороны, вложенный в уста деда Гришаки «соавторский» комментарий к этим строкам свидетельствует о непонимании писавшим смысла пророчеств, форма же комментария скорее вызывает ассоциации с дедом Щукарем и его байками.
Для многих поколений верующих, читавших Библию (а следовательно, и для деда Гришаки), выражение «скитающиеся по горам» имеет вполне определенный и хорошо понятный применительно к ландшафту Палестины смысл. Но о каких горах может идти речь в «Тихом Доне», когда шолоховский дед Гришака говорит Григорию: «бегать вам, смутителям, по горам»?
И дальнейшее прямо-таки анекдотично:
«— Слухай доле: «Забыша ложа своего, вcu обретающая их снедаху их». И это в точку! Вша вас не гложет зараз?
— От вши спасенья нету, — признался Григорий». (VI,46,447)
Сравните этот же текст в синодальном переводе:
«...забыли ложе свое. Все, которые находили их, пожирали их, и притеснители их говорили...»
(Книга Пророка Иеремии, 50,6,7).
Дед Гришака в романе неоднократно читает Библию, размышляет над вопросами жизни и смерти. И его кончина предстает как пример непоколебимого противостояния неправедной, «анчихристовой» власти. Она венчает готовность честно исполнить свой долг и пройти по предначертанному пути до конца.
«После выстрела [Кошевого] дед Гришака упал навзничь, внятно сказал:
— Яко... не своею си благодатию... но волею бога нашего приидох... Господи, прими раба твоего... с миром...» (VI,65,500)
Вероятно, здесь, в эпизодах, связанных с дедом Гришакой, мы сталкиваемся с еще одним случаем того, как обрабатывавший и дописывавший первоначальный текст «соавтор» порой плохо понимал смысл отдельных мест в тексте, а чувства и представления персонажей были ему глубоко чужды.
«Согрешающих пред всеми обличай...»
Апология советской власти в устах деда Гришки полностью выпадает из единого ряда:
— старый казак не может считать советскую власть законной после начала восстания, если ранее даже под угрозой смерти не боялся бросить ей вызов, демонстративно шагая в церковь с царскими крестами на груди;
— дед Гришака не мог одергивать сына, Мирона Григорьевича, чтобы тот «не подговаривал супротив власти», поскольку сам открыто бросал этой власти вызов и законность ее не признавал.
Оправдание сатанинской власти невероятно было для любого православного христианина. Чтобы воочию убедиться в этом, узнать настроения верующих, достаточно познакомиться с деятельностью их духовных наставников в то смутное время.
В послании от 1 января 1918 года «Смиренный Тихон, Божией Милостью Патриарх Московский и всея России» к «возлюбленным о Господе архипастырям, пастырям и всем верным чадам Православной Церкви Российской», обращался так:
«Да избавит нас Господь от настоящего века лукаваго (Гал. I,4)
Тяжкое время переживает ныне Святая Православная Церковь Христова в Русской земле: гонение воздвигли на истину Христову явные и тайные враги сей истины и стремятся к тому, чтобы погубить дело Христово и вместо любви христианской всюду сеять семена злобы, ненависти и братоубийственной брани.
Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним, ежедневно доходят до нас известия об ужасных и зверских избиениях ни в чем неповинных и даже на одре болезни лежащих людей, виновных только разве в том, что честно исполнили свой долг перед Родиной, что все силы свои полагали на служение благу народному. И все это совершается не только под покровом ночной темноты, но и въявь, при дневном свете, с неслыханной доселе дерзостью и беспощадной жестокостью, без всякого суда и с попранием всякого права и законности — совершается в наши дни во всех почти городах и весях нашей отчизны: и в столицах, и на отдаленных окраинах (в Петрограде, Москве, Иркутске, Севастополе и др. ).
Все сие преисполняет сердце наше глубокою болезненной скорбью и вынуждает нас обратиться к таковым извергам рода человеческого с грозным словом обличения и прещения по завету Святого апостола: «Согрешающих пред всеми обличай, да и прочий страх имут» (I Тим. 5, 20).
Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело: это — поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей — загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей — земной.
Властью, данною нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной.
Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение: «Изымите злаго от вас самех» (I Кор. 5, 13)». *
____________________
* Послания Святителя Тихона Патриарха Московского и всея Руси. М., 1990, с. 13.
Не случайно в решающую минуту освободительной борьбы Григорий обращается к старшему поколению православного мира, ищет в библейских пророчествах подкрепления в правильности и правомерности своих действий.
13 (26) октября 1918 г. в «Послании Совету народных комиссаров» Патриарх Тихон во главу угла поставил пророчество Спасителя «Все, взявшие меч, мечом погибнут»(Мф. 26, 52):
«Вы отняли у воинов все, за что они прежде доблестно сражались. Вы научили их, недавно еще храбрых и непобедимых, оставить защиту Родины, бежать с полей сражения. Вы угасили в сердцах воодушевлявшее их сознание, что «больше сея любве никто же имать, да кто душу свою положит за други свои» (Ин. 15, 13). Отечество вы подменили бездушным интернационализмом, хотя сами отлично знаете, что когда дело касается защиты Отечества, пролетарии всех стран являются верными его сынами, а не предателями...
Вы разделили весь народ на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство. Любовь Христову вы открыто заменили ненавистью и, вместо мира, искусственно разожгли классовую вражду. И не предвидится конца порожденной вами войне, так как вы стремитесь руками русских рабочих и крестьян поставить торжество призраку мировой революции...»
«И что еще скажу. Недостанет мне времени» (Евр. ХI, 32), чтобы изобразить все те беды, какие постигли Родину нашу. Не буду говорить о распаде некогда великой и могучей России, о полном расстройстве путей сообщения, о небывалой продовольственной разрухе, о голоде и холоде, которые грозят смертью в городах, об отсутствии нужного для хозяйства в деревнях. Это у всех на глазах. Да, мы переживаем ужасное время вашего владычества, и долго оно не изгладится из души народной, омрачив в ней образ Божий и запечатлев в ней образ зверя. Сбываются слова пророка — «Ноги их будут ко злу и они спешат на пролитие невинной крови, мысли их — мысли нечестивые, опустошения и гибель на стезях их» (Ис. 59, 7)...
Не наше дело судить о земной власти, всякая власть, от Бога допущенная, привлекла бы на себя Наше благословение, если бы она воистину явилась «Божиим слугой» на благо подчиненных и была «страшная не для добрых дел, а для злых» (Рим. ХIII, 34). Ныне же к вам, употребляющим власть на преследование ближних, истребление невинных, простираем мы Наше слово увещевания: отпразднуйте годовщину своего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры; обратитесь не к разрушению, а к устроению порядка и законности, дайте народу желанный и заслуженный им отдых от междоусобной брани. А иначе взыщется от вас всякая кровь праведная, вами проливаемая (Лк. ХI, 51) и от меча погибнете сами вы, взявшие меч (Мф. ХХVI, 52)». *
____________________
* Там же. с. 21, 23-24.
Этот час для верхнего Дона пробил полгода спустя. Меч в руке Григория Мелехова не только пророчески воплощен, но и реально неизбежен.
Слова напутствия о «всякой власти от Бога», вложенные в уста деда Гришаки позднейшим толкователем донских событий, не соотносятся с пафосом и накалом освободительной борьбы казаков. Ибо в тот момент весь православный мир взирал с замиранием сердца и надеждой на карающий меч Правосудия, пошатнувший основы и победные оргии сатанинской власти.
Когда же и откуда существовавшая веками в Российском государстве идея «Всякая власть от Бога» могла трансформироваться и возродиться в условиях власти, провозглашенной сатанинской и преданной Патриархом анафеме? Применительно к контексту «Тихого Дона» эта фраза явилась позднейшей (20-30-е годы) произвольной интерпретацией как позиции церкви, вынужденной пойти на компромисс с победившей и утвердившейся властью, так и последних речей Патриарха Тихона, когда надежды на освобождение от большевизма были разбиты, когда ясно наметился мученический путь верных православных христиан и море крови не привнесло в мир решения главной проблемы, единственно оставшийся путь — смирения и ожидания смерти за веру Божию, ожидания мщения не от руки человеческой, но Божией.
Знакомство с посланиями Патриарха Тихона приводит к интересному выводу: мысли и высказывания старого казака деда Гришаки, особенно в предсмертной сцене, во многом созвучны патриаршим словам, а порой можно проследить между ними и прямую взаимосвязь. Можно предположить, что автор находился в самой гуще событий, был хорошо знаком с православной литературой этой эпохи и создавал образы своих героев по горячим следам событий.
ПАТРИАРХ ТИХОН. 1918.
(Из посланий от 1(14) января и 13(26) октября 1918; с. 13, 21, 24)
ДЕД ГРИШАКА
(VI, 65, 498-500)
Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы... Это — поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей — загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей — земной.
В книге пророка Исайи так и сказано: «И изыдут, и узрят трупы человеков, преступивших мне. Червь бо их не скончается, и огнь их не угаснет, и будут в позор всяческой плоти»... Ты — анчихристов слуга, его клеймо у тебя на шапке!
Любовь Христову вы открыто заменили ненавистью и, вместо мира, искусственно разожгли классовую вражду.
Это про вас было сказано у пророка Еремии: «Аз напитаю их полынем и напою желчию, и изыдет от них осквернение на всю землю».
Вы разделили весь народ на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство.
Вот и подошло, что восстал сын на отца и брат на брата...
Властью, данною нам от Бога,.. анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной.
Так это ты и есть, сударик? Мишкой тебя нарекли при святом крещении? Хорош!.. В анчихристовы слуги подался? Красное звездо на шапку навесил?
А иначе взыщется от вас всякая кровь праведная, вами проливаемая (Лк, ХI, 51), и от меча погибнете сами вы, взявшие меч (Мф. XXVI, 52).
А в святом писании что сказано? Аще какой мерой меряете, тою и воздастся вам.
Заклинаем и всех вас... не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение...
Дед Гришака... стал он против Мишки и с удивлением и гневом смотрел на него... — Изыди, супостатина!
Не наше дело судить о земной власти, всякая власть, от Бога допущенная, привлекла бы на себя Наше благословение, если бы она воистину явилась «Божиим слугой» на благо подчиненных и была «страшная не для добрых дел, а для злых» (Рим. XIII, 34).
(VI, 19, 389)
Я, соколик, верой-правдой своему белому царю служил. А власть эта не от бога. Я их за власть не сознаю. Я Александру-царю присягал, а мужикам я не присягал, так-то!
«Вези... Пока помру...»
Ключом к пониманию образа Григория являются финальные эпизоды освободительной борьбы на Кубани весной 1920 года — заключительные главы седьмой части «Тихого Дона». Приходит к концу борьба донского казачества (в восьмой части мы встречаем лишь отдельные эпизоды из частной жизни казака Григория Мелехова, не более того) и можно уже подвести ее итог. После всех колебаний Григорий Мелехов, как мы знаем, сделал свой окончательный выбор, и этот выбор привел его зимой 1920 года на Кубань...
«Оставив Аксинью, Григорий сразу утратил интерес к окружающему... То, что происходило на отодвигавшемся к югу фронте, его не интересовало. Он понимал, что настоящее, серьезное сопротивление кончилось, что у большинства казаков иссякло стремление защищать родные станицы, что белые армии, судя по всему, заканчивают свой последний поход и, не удержавшись на Дону, — на Кубани уже не смогут удержаться...
Война подходила к концу...
Григорий на остановках внимательно прислушивался к разговорам, с каждым днем все больше убеждаясь в окончательном и неизбежном поражении белых. И все же, временами у него рождалась смутная надежда на то, что опасность заставит распыленные, деморализованные и враждующие между собою силы белых объединиться, дать отпор и опрокинуть победоносно наступающие красные части...
В станице Кореновской он почувствовал себя плохо... врач осмотрел Григория, пощупал пульс, уверенно заявил:
— Возвратный тиф. Советую вам, господин сотник, прекратить путешествие, иначе подомрете в дороге.
— Дожидаться красных? — криво усмехнулся Григорий...
— Но вам лучше остаться. Из двух зол я бы предпочел это, оно — меньшее.
— Нет, я уж как-нибудь поеду, — решительно сказал Григорий...»
(VII, 27, 613, 616)
В минуту ставшего уже почти явным поражения в долгой и кровавой войне Григорий Мелехов ни разу не усомнится в ее необходимости, не обронит слов сожаления по поводу того, что казаки подняли знамя в этой оказавшейся для них смертельной борьбе. Григорий связывает прекращение серьезного сопротивления не с правотой, справедливостью дела, за которое воюют «победоносно наступающие красные части». Нет, причину он видит в другом: «у большинства казаков иссякло стремление защищать родные станицы».
Но, значит, ранее такое стремление было! Значит, защитой родных станиц — родной донской земли — было вызвано участие казаков, самого Мелехова в жестокой и почти безнадежной борьбе! Страшная цена: гибель большинства хуторян, оставление самого хутора, смерть почти всех членов семьи Мелеховых — такова плата за верность старому укладу жизни, за мужество, проявленное при его отстаивании.
Больной, находящийся на грани смерти, потерявший в жестокой борьбе все самое дорогое, Григорий Мелехов, быть может, в одно из последних осознанных мгновений жизни подтверждает верность своему выбору. Завет верности казачьему долгу, родине, тихому Дону... Решение разделить общую судьбу казачества...
«Над ними сияло солнце. То клубясь, то растягиваясь в ломаную бархатисто-черную линию, с криком летели в густой синеве неба станицы темнокрылых казарок. Одуряюще пахло нагретой землей, травяной молодью. Григорий, часто дыша, с жадностью вбирал в легкие живительный весенний воздух. Голос Прохора с трудом доходил до его слуха, и все кругом было какое-то нереальное, неправдоподобно уменьшенное, далекое... Прохор... снова наклонился над Григорием, и тот скорее догадался по движению обветренных Прохоровых губ, нежели услышал обращенный к нему вопрос:
— Может, тебя оставить в станице? Трудно тебе?
На лице Григория отразились страдание и тревога; еще раз он собрал в комок волю, прошептал:
— Вези... Пока помру...
По лицу Прохора он догадался, что тот услышал его, и успокоение закрыл глаза, как облегчение принимая беспамятство, погружаясь в густую темноту забытья, уходя от всего этого крикливого, шумного мира». (VII, 27, 617)
Как завещание звучат на Кубани в повозке отступающего казачьего обоза его слова — еле слышный ответ верному спутнику на дорогах войны, Прохору Зыкову: «Вези... пока помру...»
Тема верности в самом широком понимании этого слова близка автору. Не случайно эпиграфом к «Тихому Дону» взяты слова старинной песни «Ой ты, наш батюшка тихий Дон!» В песне рассказывается о девушке, которая отвергла все попытки увлечь себя и поплатилась за это. Сохранила верность, пожертвовав жизнью.
Идея верности, даже ценой собственной гибели, — одна из сокровенных мыслей автора, стержень, на который нанизываются события и судьбы основных персонажей. Верность — это то, чем питается сама жизнь. Пока живет в сердцах, передаваясь из поколения в поколение, это чувство — верность семье, традициям, родной земле и родному дому, — ничто не угрожает существованию родины.
Когда в ночной степи внезапно зазвучит мужественный грубоватый голос запевалы, Григорий, лежа в повозке, почувствует, будто в него вдохнули жизнь. Следя за виртуозным пением подголоска как за движением самой жизни, казаки, отступающие на Кубань, чувствуют прилив надежды! Не все еще кончено! Пока звучит старинная казачья песня, пока рождает донская земля казаков, есть еще надежда на возрождение тихого Дона, его народа и родной земли.
Кульминационный момент повествования: заканчивается лишь этап, трагический и тяжелый, в судьбе тихого Дона. Затаив дыхание, казаки слушают старинную казачью песню... После всех побед, поражений, потерь, горьких переживаний и утрат для всех казаков остались все такими же дорогими и близкими родные образы донской земли и славного казачьего прошлого...
Как внешняя и мощная сила, большевизм сломал старинный уклад жизни. Победила сила, но дух казачества сломить она не смогла! Все казаки уходят в отступ, не находя себе места в разоренных, развороченных непрошенными гостями жилищах, уходят, лишь бы не оставаться под ненавистной властью. Все так же сжимаются сердца казаков при звуках родной донской песни, все так же тянутся невидимые нити к родной земле. Вот поразительный итог эпопеи.
Старая легенда рассказывает о взятии турками Константинополя: при появлении неверных в храме святой Софии служивший литургию священник вошел в стену — он должен выйти из стены и возобновит службу, когда над святой Софией вновь воссияет крест.
Так и в романе — в темноту ночи со старинной песней уходит казачий полк. В душе казаков — щемящая боль утраты. Но бьется сердце в надежде на возрождение тихого Дона, родного их края.
Это, по нашему мнению, и есть истинный конец романа — глава двадцать восьмая седьмой части!
История жизни и борьбы хутора Татарского закончена. Ушел вдаль, за горизонт казачий полк — и мы уже семьдесят с лишним лет в минуты внутренней тревоги и надежд напряженно вслушиваемся: не слышен ли снова цокот копыт, не настала ли минута возрождения?
http://www.newchrono.ru/frame1/Literature/QuietDon/makarov2.htm
|
|
