Автор: Pirx (---.gov.ru)
Дата: 01-07-03 15:05
У читателя, не готового довольствоваться соображениями литературной условности, повесть «Выстрел» вызывает наибольшие недоумения: чем вызваны инфернальная ненависть Сильвио к счастливчику-графу, его навязчивое желание отомстить за поколебленное первенство и шестилетнее ожидание подходящего случая; что стало причиной второй дуэли — какое еще оскорбление успел нанести граф Сильвио за время их короткой встречи — и почему поединок происходит в доме, так что свидетельницей его почти неизбежно должна была стать несчастная Маша: граф торопит, а Сильвио, противу права дуэли, как будто нарочно медлит, не поддаваясь на уговоры графа выстрелить прежде возвращения жены; отчего графиня, ворвавшись сквозь запертые двери, бросилась сначала на шею к мужу, а потом и в ноги к Сильвио, чем немало смутила графа и, кажется, вовсе не смутила Сильвио; и, наконец, что заставило Сильвио не стрелять в своего заклятого врага, отказаться от мести и, навсегда покидая имение графини Б***, с порога выстрелить в картину с видом Швейцарии?
Действительно, «вопрос о мотивах, — как проницательно сформулировал проблему Вольф Шмид, — и есть главная загадка повести» (Шмид, 1996, 153).
Пора, наконец, подумать и об ее разгадке.
Но прежде следует поразмыслить над тем, что, собственно, вынуждает говорить о загадке повести. Что заставляет читателя, готового признать простодушную ясность и бесхитростность остальных повестей Белкина, замирать перед тайною «Выстрела»? Кажется, ответ очевиден. Загадка повести заключена в трагическом несоответствии роковой серьезности поступков Сильвио, нешуточных страстей, грозящих непоправимыми последствиями, — ничтожности обстоятельств, послуживших им причиною. По словам Сильвио, причиной дуэли и шестилетнего ожидания подходящего случая для отмщения была пощечина, полученная в ссоре с графом Б*** из-за жены польского помещика. А раз так, то и разгадка «Выстрела» должна содержаться либо в характере Сильвио, либо в исключительности обстоятельств, повлекших за собой дуэль: либо Сильвио по натуре своей столь жесток и кровожаден, либо обстоятельства дуэли были не совсем таковы, как он о них рассказал.
Согласуясь с литературной традицией второй половины XIX века, литературоведение обратилось к исследованию характера Сильвио. На этом пути удовлетворительное объяснение его поступкам было найдено скоро. Стали говорить об изъянах байронического характера и даже находить известный комизм в положении романтического героя на фоне простой жизни простого русского семейства, столь неловко им потревоженного. Так незаметно человек чести стал приобретать черты подпольного человека, взыскивающего за не нанесенные ему обиды с того, чья единственная вина заключалась в том, что он был богаче, успешнее и счастливее обиженного. Так, вспоминая о Сильвио и герое лермонтовского «Маскарада», грезил подпольный человек Достоевского: «"Смотри, изверг, смотри на мои ввалившиеся щеки и на мое рубище! Я потерял все — карьеру, счастье, искусство, науку, любимую женщину, и все из-за тебя". <...> Тут я выстрелю на воздух, и обо мне ни слуху ни духу... Я было даже заплакал, хотя совершенно точно знал в это же самое мгновение, что все это из Сильвио и из "Маскарада" Лермонтова» (Достоевский, 5, 150). По-видимому, непосредственное понимание поступков человека чести уже к середине XIX века было утрачено.
Подпольный человек воображает мотивы для мести нешуточные: карьера, счастье, искусство, наука, любимая женщина — все потеряно по вине обидчика. Сильвио же, отправляясь на отнюдь не воображаемый судный поединок, упоминает только о пощечине, полученной к тому же шесть лет назад, в ссоре из-за жены польского помещика. Поэтому свою неготовность примириться с обидчиком и после завершения поединка он вынужден объяснять вовсе не тяжестью оскорбления, для смертельного поединка все же не достаточного, а исключительно собственной злобой и страстью первенствовать. Между тем то, что Сильвио намеревался использовать отложенный выстрел по праву дуэли-возмездия, сомнения не вызывает: Сильвио едет убить графа. Подтверждением тому служит как его прощальный разговор с И.Л.П. («Может быть, мы никогда больше не увидимся...» — с. 11), так и слова, сказанные им перед началом поединка («Мне все кажется, что у нас не дуэль, а убийство: я не привык целить в безоружного» — с. 17).
Впрочем, надо признать, что дуэльное поведение как Сильвио, так и графа полно и других загадок. Хотя отдельные и наиболее эффектные элементы его (будь то появление у барьера с фуражкой, полной черешен, или взыскание отложенного выстрела вскоре после свадьбы обидчика) легко узнаваемы и соотносимы с дуэльной практикой автора повести (см. комм. к «Выстрелу»), — это узнавание обманчиво и добавляет к пониманию смысла «Выстрела» не более, чем сведения о соседе Гончаровых, гробовщике Адрияне, — к пониманию смысла «Гробовщика». Полная же история дуэли, рассказанная в «Выстреле», не укладывается в рамки дуэльных правил и не сводима к какому-либо одному историческому поединку. Так что, исследуя исторические и литературные аллюзии, не следует забывать и об искусстве вымысла, плодом которого явилась история таинственной дуэли, растянувшейся на шесть лет и закончившейся ничем. Попробуем же в который раз обратиться к подробному изучению обстоятельств придуманного Пушкиным поединка, учитывая существенные для поэтики повестей авторство и адресность слова: что, кем и кому сказано в повести о поединке между графом и Сильвио.
О начале дуэли И.Л.П. узнает от Сильвио, об окончании поединка рассказывает граф, четыре года спустя, в присутствии жены, ставшей невольной свидетельницей дуэли и, по всей видимости, предопределившей ее бескровный исход. Рассказ Сильвио последователен и вполне укладывается в рамки дуэльных правил. По его словам, причиной дуэли стала пощечина, то есть оскорбление действием, относящееся к третьему, наиболее тяжкому роду оскорблений. По правилам дуэли, оскорбленному действием предоставлялось право выбора оружия, вида дуэли и дистанции. Сильвио выбрал дуэль на пистолетах, стоя неподвижно, с 12 шагов. В случае дуэли на пистолетах первый выстрел был за оскорбленным, однако Сильвио от него отказался, и дело было улажено жребием. Отказ стрелять первым, хотя и требовал известного хладнокровия, давал одно важное преимущество: по правилам русской дуэли тот, за кем оставался выстрел, мог подозвать противника к барьеру и выстрелить в него с меньшего расстояния, а так как расстояние и без того было малым (обычно 10-15 шагов), то на деле это означало почти в упор расстрелять противника.
По жребию, первый нумер достался графу. Граф промахнулся, пуля пробила шапку Сильвио на вершок ото лба. Сильвио, взбешенный хладнокровием противника, оставил выстрел за собой и через шесть лет, получив известие о скорой свадьбе графа, поехал с ним драться. Таким образом, пожалуй, единственным отступлением от правил в поединке, описанном Сильвио, было число секундантов: дуэльные правила предписывали противникам являться к барьеру в сопровождении двух секундантов, в то время как у Сильвио их было три, а у графа — только один.
Сколь строен и непротиворечив был рассказ Сильвио о начале дуэли, столь путан и темен рассказ графа об ее окончании. И самым загадочным обстоятельством его истории безусловно является причина, по которой между ним и Сильвио шесть лет спустя состоялась вторая дуэль. А надо признать, что граф и Сильвио не только завершают отложенный поединок, но и становятся участниками новой дуэли, на тех же условиях, только без секундантов. Однако повесть построена таким образом, что переход от одной дуэли к другой в рассказе графа не обозначен: граф пропускает момент вызова, начиная историю нового поединка со жребия, — и две дуэли, в силу одинаковых условий (дуэль на пистолетах, стоя неподвижно, с 12 шагов), сливаются в один поединок, чему немало способствует и то, что выстрел, оставшийся за Сильвио по праву первой дуэли, так и не прозвучал. В то же время из рассказа графа ясно, что оскорбленной стороной и в этот раз выступал Сильвио, и, значит, право вызова и выбора условий поединка также принадлежали ему. «Я заставил тебя выстрелить по мне», — говорит Сильвио графу, и граф рассказывает, как Сильвио вынудил его бросить жребий, зарядить пистолет, вновь отмерить расстояние и, наконец, выстрелить: «Наконец мы зарядили еще пистолет; свернули два билета; он положил их в фуражку, некогда мною простреленную; я вынул опять первый нумер.— "Ты, граф, дьявольски счастлив", сказал он с усмешкою, которой никогда не забуду. Не понимаю, что со мною было, и каким образом мог он меня к тому принудить... но — я выстрелил, и попал вот в эту картину» (с. 17). Иногда выстрел графа истолковывают как прегрешение против совести, связывая с ним последние таинственные слова Сильвио: «Предаю тебя твоей совести». Однако это толкование явно ошибочно. Сильвио вынудил графа стрелять по праву дуэли, в которой все формальности, кроме присутствия секундантов, были соблюдены, и граф, по долгу чести, должен был принять вызов. Скорее можно усомниться в действиях Сильвио: имел ли он право бросить вызов, ведь ни о характере, ни о тяжести, ни даже о самом факте оскорбления не сказано ничего. Между тем, по правилам дуэли, «за одно и то же оскорбление удовлетворения можно требовать только один раз». Раз Сильвио заставил графа стрелять во второй раз, значит было еще одно оскорбление. За какое же оскорбление требовал удовлетворения Сильвио?
Граф об этом умалчивает. Однако о серьезности оскорбления лучше всяких слов свидетельствует то, что Сильвио предпочел завершению поединка новую дуэль. Имея верный шанс застрелить графа — ни в намерениях Сильвио, ни в его меткости сомневаться не приходится — и при этом не подвергать себя ни малейшей опасности, он предпочел вновь кинуть жребий. То есть он не мог убить графа, не получив удовлетворения за другое оскорбление, поэтому сам факт второй дуэли для него с самого начала был важнее исхода поединка. По всей видимости, Сильвио не лукавил, когда, покидая дом графини, говорил своему дважды противнику: «... я доволен: я видел твое смятение, твою робость; я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно». Сильвио было не все равно, за что убить графа. Он жаждал возмездия за смертельное оскорбление.
По правилам дуэли, умолчание о мотивах поединка возможно. Дуэльные кодексы, наряду с уже упоминавшимися законными и исключительными дуэлями, регламентировали также и дуэли по секретным мотивам. В случае, если обстоятельства дела затрагивали честь или интересы третьих лиц, противники были в праве не сообщать о причине дуэли даже секундантам: «При отказе противников сообщить секундантам причину их ссоры последние, если не предпочтут отказаться от своих обязанностей, могут допустить дуэль только тогда, когда оба заявили бы, уверяя в том честью, что их скрытность вызывается лишь деликатностью дела» (Гордин, 1996, 136, п. 15).
Причина второй дуэли, о которой и граф и Сильвио, в силу сугубой деликатности дела, предпочли умолчать, и является, по всей видимости, главной и единственной загадкой повести.
Но вот дает ли автор читателю шанс ее разгадать? О поединках свидетельствуют только граф и Сильвио, а они-то как раз и заинтересованы в сохранении тайны: Сильвио рассказывает только о пощечине шестилетней давности, ссылаясь на собственную мстительность и стремление первенствовать, а граф объясняет свой выстрел исключительно собственной слабостью, не позволившей ему устоять перед уговорами Сильвио. Поэтому остается, согласуясь с поэтикой «Повестей», рассмотреть обстоятельства дуэли до конца, возможно, действия противников скажут сами за себя то, о чем умолчали в своих рассказах Сильвио и граф.
Визит Сильвио в дом графини Б*** неожиданно завершился выстрелом. Единственный выстрел, произведенный Сильвио, был тем более неожидан, что прозвучал уже после окончания дуэли. Хотя, в силу отсутствия секундантов и, следовательно, руководителя дуэли, объявления об ее окончании не последовало, однако же слова противников ясно свидетельствуют о том, что дуэль была кончена. Несколькими мгновениями раньше Сильвио отказался от выстрела и, по праву оскорбленного, признал, что поединком удовлетворен: «"...Будете ли вы стрелять, или нет?" — "Не буду, отвечал Сильвио, я доволен..."». Именно это обстоятельство не позволяет толковать выстрел Сильвио как символический выстрел в воздух, как демонстративное нежелание стрелять в противника, свидетельствующее о нравственном превосходстве. Чтобы быть таковым, выстрел должен прозвучать до окончания дуэли, Сильвио же стрелял после поединка.
По правилам дуэли, выстрел в противника после окончания поединка считается не только недопустимым, но и бесчестным. Однако Сильвио стрелял не в графа (граф во время выстрела стоял в углу, противоположном цели, и пуля Сильвио никак не могла ему повредить), а, по странному стечению обстоятельств, туда, где только что стоял он сам, и пробил — пуля в пулю с целившимся в него графом — картину с видом Швейцарии (в черновом автографе повести автором перебраны, кажется, все возможные варианты взаимного расположения двух пулевых отверстий: одна пуля «на» другую, одна «над», «за», «под» другой — VIII, 599). Стало быть, единственный выстрел Сильвио, давший название повести, был сделан после завершения дуэли, не был нацелен в графа и к дуэли отношения не имел. Так по какому же праву стрелял Сильвио?
Выстрел Сильвио, в силу его очевидной бесполезности и безрезультатности, толкуется обыкновенно как авантюра, как жест отчаяния и пустой злобы. Однако эмоциональное восприятие заключительной сцены — то, что, говоря словами Л.Н. Толстого, «чувствуется и усваивается» (Толстой, 62, 22) — свидетельствует совсем об ином. Напряжение в ней столь велико, смятение графа, испуг графини, ужас людей, оказавшихся свидетелями выстрела, так неподдельны, что не остается сомнения — выстрел Сильвио не был ни шуткой, ни простой демонстрацией меткости. Но как понять это чувство, как объяснить эмоциональный эффект финала, если Сильвио просто целил в картину и его выстрел никому не угрожал? Стремление разрешить парадокс финала породило образцы символического толкования выстрела. Автор одной из недавних статей предположил даже, будто Сильвио целил в зеркальное отражение графа. Не вдаваясь ни в физические, ни в метафизические аспекты стрельбы по зеркалам и отраженным в них дуэльным противникам, следует все же заметить, что такая цель не вполне согласовывалась с правилами чести. Сильвио не выстрелил в графа, тем более он не оскорбил себя бесполезным выстрелом в его зеркальное отражение, подтверждением чему служит как оставшееся целым зеркало, так и то, что граф ни разу не обвинил Сильвио в бесчестии. Отчего же выстрел Сильвио так поразил графа? Отчего графиня была в обмороке? Отчего люди, ставшие свидетелями выстрела, хотели было задержать Сильвио, да не посмели, и почему, наконец, это событие дало название повести?
«В заглавии новеллы естественно искать указания на ее органический центр», — писал о новелле вообще и о «Выстреле» в частности Мирон Петровский (Петровский, 1925, 202). Самое поразительное в читательской и литературоведческой судьбе «Выстрела» состоит именно в том, что при всем разнообразии событийных, психологических и метафизических расшифровок дуэльного поведения и характера Сильвио мизансцене события, давшего название повести, уделялось слишком мало внимания. Между тем, чтобы понять выстрел Сильвио и побороть смутное недоумение, множащее вопросы о мотивах, не понадобится ни новых расшифровок, ни новых интерпретаций, достаточно просто последовать за рассказчиком и представить описанную им картину.
Дуэль, по словам графа, происходила в кабинете, в том самом кабинете, где четыре года спустя он не только рассказал историю поединка, но и показал, как стояли противники. Примечателен жест графа, переданный в рассказе И.Л.П.: «Я вошел в эту комнату, и увидел в темноте человека <...>; он стоял здесь у камина. <...> Я отмерил двенадцать шагов, и стал там в углу...». Жест апеллирует к воображению читателя. Поскольку рассказчик никак не комментирует слова графа, никак не объясняет его здесь и там, читателю остается самому представить мизансцену поединка, которая и вправду была прелюбопытна. Тем более, что представить ее нетрудно: рассказу графа предшествует подробное описание места события. Впервые войдя в кабинет, И.Л.П., пораженный его роскошью, отметил книжные шкафы вдоль стен и над каждым бронзовый бюст, мраморный камин и широкое зеркало над камином, обитый зеленым сукном и устланный коврами пол.
На первый взгляд, описание кабинета даже избыточно. Что пользы читателю от перечисления дорогих деталей, которые может и способны были поразить воображение небогатого соседа, но к развитию действия, кажется, не добавили ничего. Впечатление от роскоши соседского дома, вместе с обращенным к графу подобострастным «ваше сиятельство», конечно, характеризует рассказчика, но не только. Подробное описание места дуэли — так подробно и загодя описывают место преступления — приуготовляет читателя к развязке. Читатель, вместе с подполковником И.Л.П., успевает освоиться в пространстве кабинета, чтобы потом, без комментария рассказчика, увидеть и понять жест графа, мизансцену поединка и выстрел Сильвио так, как понял его И.Л.П.
Из рассказа графа следует, что Сильвио во время поединка стоял у камина, а сам граф — в углу, по-видимому, против камина. Ни И.Л.П., ни граф не уточняют, где висела дважды простреленная картина, однако и без того ясно, что место ее вблизи камина — в противном случае в нее не смог бы попасть целившийся в Сильвио граф, и против дверей — иначе в нее не попал бы стрелявший с порога Сильвио. Теперь, представив кабинет графа и положение противников, можно вернуться к финальной сцене поединка и последовавшему за ней выстрелу Сильвио. Дуэль была приостановлена с появлением графини. Маша, вбежав в кабинет и увидев перед собой целившегося Сильвио, с визгом бросилась на шею к мужу. Сильвио опустил пистолет, но после короткого разговора, явно его разозлившего, снова прицелился. Тогда Маша бросилась в ноги к Сильвио — дуэль была кончена. Сильвио отказался от выстрела и быстро вышел из комнаты, но, обернувшись в дверях, на глазах у перепуганных людей, толпившихся за дверью, выстрелил в картину, как показалось графу, «почти не целясь». То есть Сильвио выстрелил туда, где только что стоял он сам. Но там, где только что стоял Сильвио, — что подтверждает подчеркнутая стремительность его ухода — все еще оставалась бедная Маша, и это в ее сторону был направлен пистолет целившегося менее чем с двенадцати шагов Сильвио. Можно только догадываться, что чувствовала графиня Б***, видя направленный в ее сторону пистолет и как долго длились для нее доли секунды, пока Сильвио целился.
Отчего же благородный Сильвио, ни разу не поступившийся правилами чести, заставил так страдать бедную Машу? И.Л.П. догадался и рассказал историю так, чтобы и читатель смог догадаться о мотивах таинственной повести, героем которой показался ему Сильвио при их первой встрече.
|
|
