""«Мат есть публичное оскорбление сакральных запретов, – утверждает писатель А.Королёв. – Например, известное русское ругательство про то, что я имел твою мать, посягает архаическое, идущее из глубин подсознания категорическое воспрещение на всё, что связано с сексуальной природой и половой жизнью матери. Этот корень запрета берёт свое начало в матриархате, в той священной его огневой точке, когда возникло смертельное табу на связь с собственной матерью и в первобытном племени стал формироваться институт семьи» (Королев 2001, 12). Уже почти столетие назад, однако, известный славист Р. Брандт категорически отвергал такую «матриархальную» трактовку нашего ругательства. «Матерная брань коренится не в презрении к матерям, – подчеркивал он, – а в уважении: при первоначальном, сознательном, ея употреблении, несомненно имелось в виду, что человек сильнее, чем личную обиду, почувствует обиду, нанесенную его матери» (Брандт 1915, 356). Возведение русского мата к «сексуальному оскорблению матери» как нашей национальной особенности в диахронической проекции совершенно неоправдано, как вряд ли оправданы излишне общие «национальные» интерпретации немецких, французских, английских и итальянских ругательств.
Слависты сейчас уже не сомневаются и том, что матерная брань «носит исконно славянский характер, в основном восходит к общеславянскому словарю» (Журавлев 1994; Ковалев 1996; 1998). Собственно, попытки расшифровать «матерную» формулу на основе исконно русского лексикона делались уже давно. Так, известный этнограф и диалектолог Д.К. Зеленин объяснял ее таким образом: «Так называемая матерная брань равносильна, собственно, бранным выражениям: молокосос, щенок и т.п., подчёркивающим юность и неопытность объекта брани. Ругающийся выставляет здесь себя как бы отцом того, кого он бранит, неприличная формула матерной ругани означает собственно: я твой отец! точнее: я мог быть твоим отцом!» (Зеленин 1938, 18-19).""

Сила мата теперь измерена боевой мощью:

При анализе второй мировой войны, американские военные историки обнаружили очень интересный факт. А именно: при внезапном столкновении с силами японцев американцы, как правило, гораздо быстрее принимали решения и, как следствие, побеждали даже превосходящие силы противника. Исследовав данную закономерность, ученые пришли к выводу, что средняя длина слова у американцев составляет 5,2 символа, тогда как у японцев 10,8 и, следовательно, на отдачу приказов уходит на 56 % меньше времени, что в коротком бою играет немаловажную роль: Ради 'интереса' они проанализировали русскую речь, и оказалось, что длина слова в русском языке составляет 7,2 символа на слово (в среднем), однако при критических ситуациях русско-язычный командный состав переходит на ненормативную лексику и длина слова сокращается до: 3,2 символов в слове. Это связано с тем, что некоторые словосочетания и даже фразы заменяются ОДНИМ словом. (Там, для примера, приводится фраза '32-ой! ёб..и по этому х..ю' - '32-ой приказываю немедленно уничтожить вражеский танк, ведущий огонь по нашим позициям')