Письмо второе. На дачах вкалывают преступники


Если нет, почему процесс оформления земли в собственность называется амнистией?

Как всегда, посадили мы с женой на участке картошку. Опять с 20 квадратов собрали сто кило. Нам хватит. А уж вкусная, рассыпчатая! Закрыли теплицу — два на пять метров. С нее взяли по центнеру помидоров и огурцов. Еще всякая калина-малина, фрукты, цветы. Полно всего. Раньше даже продавали, была вторая пенсия. Семь соток песчаного косогора кормили по госнормам двух пенсионеров и давали около 100 000 рублей товарной продукции в год. Назовите мне совхоз с подобными показателями.

И скажите, Любовь Михайловна Никитина, на которой участок держится, она кто? Дачница-гамачница или крестьянка-мини-фермерша? Причем потомственная. Ее матушка-сибирячка вспоминала о своем отце, деде Федосе: «Спасибо колхозу, что у нас землю отобрал, а то бы он умотал вусмерть себя и нас. Без батраков, семьей, так на земле вкалывали, что все село завидовало. Двух лошадок держали, скота полный двор...».

Впрочем, критика деда Федоса не помешала самой Александре Федосовне мантулить до 90 лет на скромных сотках, оставленных ей добрым государством взамен отцовых десятин. Она и корову держала, и на базар хаживала. Без этого как бы она воспитала четырех дочек-сирот без мужа, убитого под Москвой? Ей то же заботливое государство в войну по 40 рублей на ребенка отвалило… Между прочим, отец девочек мог и не идти на фронт — он был болен и имел бронь. А пошел он потому, что немцы подошли к Москве, и он, сибирский шофер Михаил Владычников, никак не мог сдать свою столицу врагу. Тут еще вопрос, тоже «семейно-исторический»: а почему, собственно, мотоциклисты Гитлера очутились в Химках? Не потому ли, что за три года до того любезное государство взяло и раздолбало собственный комсостав армии и оборонки? Ему, видите ли, извечный российский кошмар приснился — о вселенском заговоре. В том числе был расстрелян мой отец, Михаил Никитин, артиллерист, химик по порохам. Брата Льва Никитина — будущего танкиста — выгнали из училища и тоже посадили. Он из тюрьмы попросился на фронт и погиб в штрафбате. Я же вместо очередного детдома выпал на землю, в колхоз, подпаском, за что судьбе весьма благодарен. Жара, слепни, жажда, сбитые босые ноги, утреннее досыпание в рытвине, калачиком, пока стадо соберется. Самое суровое время жизни. И самое яркое, самое счастливое. Где я, московское интеллигентное дитя, увидел бы столько красот и чудес? От необъятной вечерней зари над розовым ковыльным курганом до повадок и причуд домашнего верблюда. Самое же главное сознание — мы кормим фронт, мы защищаем Родину, вот эту самую «степь привольную» — 300 км от Сталинграда… Правда, в отличие от Любы и ее сестер, я с шести лет в личном подсобном хозяйстве не участвовал и потому каждый день удивляюсь — скольким же вещам ее научили земля и крестьяне!

История двух российских семей похожа на притчу. Народ, земля и власть. Народ работает на земле и защищает ее, земля кормит и выручает народ в самые трудные времена. Власть, бюрократия... Иногда помогает этому великому симбиозу, а часто — увы! — мешает. Коллективизация, 37-й… Да и после этого...

У нас 42 миллиона семей имеют участки: усадьбы, сады, огороды, дачи. И минимум треть из них трудится не хуже моей сибирской родни. Иначе как «личный сектор» умудрился бы с огрызков земли, с 20—25% угодий снимать 60% российского сельхозпроизводства? Причем в нерабочее время! Вроде бы государство должно на руках носить, холить и лелеять своих мини-фермеров, ведь остальная земля — казенно-колхозная — работает так, что мы 40% еды импортируем! Не тут-то было!

50 лет в журналистике я слежу за судьбой «личного сектора». С письма началось, которое мне читал мой друг, будущий выдающийся публицист-экономист Василий Селюнин. Матушка ему писала из вятского поселка: «Ты в Москве, поближе к начальству, дак спросите там у Сталина, пошто не велит траву серпом жать, ежли на свою корову? Руками рвем. Мы ли у него не заслужили? Глико, руки, что копыто коровье...».

Менялись вожди, стиль руководства, но года не проходило, чтобы чиновник в чем не прищучил частника. Неперспективные деревни и гонения на горожанина, купившего домик в деревне. Косьба на себя за 10% и регламент на высоту крыш дачных домов. Налоги с вырубкой яблонь и бульдозеры на руинах частных теплиц. Маркиз де Сад отдыхает...

Нынешняя власть отметилась «дачной амнистией».

Вы только вдумайтесь, миллионы семей по 30—50 лет делают из свалки или болота чернозем, поливают свои клочки земли потом, и эти клочки до сих пор не узаконены. Кто «арендатор», кто «в пожизненном пользовании», кто и вовсе без документов — «самозахватчик» никому не нужного пустыря. Если власть хоть немного думает, то что она должна сделать? Напечатать, развезти по садам и торжественно, с благодарностью за спасение земли, раздать свидетельства о частной собственности. Всем. Бесплатно. Две справки — от товарищества и от соседей, что нет земельных споров. Все! Собственно, Владимир Путин так и предлагал сделать в послании 2005 года: «легализовать» всех этих людей без канители и вымогательства.

Легализовали! Третий год мучают бумажками и поборами. Дмитрий Медведев на вопрос, когда «амнистия» завершится, отвечает, что он ее продлит и констатирует, что «уже» 18% садоводов приватизировались. Может быть, Дмитрий Анатольевич, тут больше подходит слово «еще»? Не нашептал ли вам и премьеру кто-то из «стоящих у трона», что тут все не так просто, что за этими дачниками глаз да глаз нужен, а то возьмут и похитят свои шесть соток у несчастного безземельного государства? Не за казну эти шептуны болеют, за себя и за своих партнеров-земельных спекулянтов. Земли они хотят присвоить на халяву. Ведь только собственнику положена полная компенсация при захвате участка и сносе дома. Собственнику, не арендатору.

И вот власти который год тянут резину с регистрацией «Восхода-2», «Карьера» и десятков других товариществ и деревень, которые созданы от 15 до 500 лет назад и имели несчастье попасть в черту Москвы. Судятся с людьми за их землю. В Крылатском бульдозерами громят полувековой «Огородник» — трое садоводов умирают от инфарктов. Приступают к соседнему «Речнику» — ветеран войны, подводник Филиппов падает в параличе, увидев свой раздолбанный домик. Крылатский суд указывает «причину»: полвека назад сельсовет разрешал вам будку, а не дом...

А сбыт продукции частника? Мы с женой придушили бизнес, ведем натуральное хозяйство, хотя деньги нужны. Почему? Однажды вынесли к метро «Сокол» астры. Такие, что весь рынок любовался. Все лето с ними возились — пленкой закрывали от кислотных дождей, илом из ручья кормили. Откуда ни возьмись двое — с автоматом и револьвером: «Здесь торговать не положено». Пошли в метро — они за нами, и там — при плаче жены и возмущенных воплях пассажиров — астры наши конфисковали. В отделении они их вручили какому-то холеному господину, тот сел в иномарку и укатил, должно быть, учителей сына поздравлять, дело было 1 сентября. Гляжу, моя благоверная за стенку держится, лицо белое, как мел. Она ведь тоже учительница с 30-летним стажем… Сбегал я за валидолом, потом яростно растоптал оставшиеся астры и от души покрыл матом доблестное отделение…

Зачем нас гоняют? А монополию берегут, право «законных» торговцев цветами продавать дороже и хуже, право городских чиновников-«откатчиков» торговать землей — кусочком асфальта.

Несколько господ держат бывшие московские колхозные рынки. Колхозников там давно нету, скоро и самих рынков не будет — преобразуют их в «комплексы», куда ни крестьянину, ни тем более нам с астрами ходу совсем не будет. И так по всей стране — незримая монопольно-бюрократическая стена между производителем и потребителем, крестьянином и горожанином.

15 лет назад я написал о «Великом Частнике» — учителе труда Н.И. Бабынине из села Вышние Пены Ракитянского района Белгородской области. Он первым в области и в России начал эксперимент: «Дом за продукты с подворья» — в его рамках в Белгородской области построили тысячи коттеджей. За два года рассчитался и построил — истинный подвиг крестьянина! Сейчас это вряд ли получилось бы. Знаете, почем в Пенах принимают молоко у частника? По 4,40 литр. Его разбавят, упакуют и впарят вам по 40—45 руб. Богатейшее черноземное село могло бы в два-три раза нарастить продукцию, а оно скотину скидывает — сколько можно ишачить в убыток? И по стране немногим лучше: 7 руб. закупочная цена. Виагру надо прописать федеральной антимонопольной службе и ее начальнику — полная импотенция...

В ответ на эти претензии 42 миллионов частников власть может сказать: а зачем вас столько, «соточных» крестьян? На Западе фермеры — 3—4% населения — благополучно кормят остальных. А так уж ли «благополучно»? И сколько, в принципе, в идеале должно жить и работать людей на земле? Может, пора спросить не только экономику, но и экологию?

Об этом — в следующем письме