Если вдруг кто не знает, позвольте представить: Быков Дмитрий Львович. Российский поэт, писатель, журналист, обозреватель, эссеист, редактор, публицист, колумнист, лирик, сатирик, трагик, эпик, теле– и радиоведущий, культурный и общественный деятель, одна из самых крупных, мощных, тяжелых, а для многих совершенно невыносимых литературных фигур России. Сочинил сотни стихотворений, составивших семь поэтических сборников («Декларация независимости», «Послание к юноше», «Военный переворот», «Призывник» и др.). Написал для множества печатных и сетевых изданий («Собеседник», «Огонек», «Консерватор», «Новая газета», «Русский журнал» и др.) несметное количество статей, впоследствии вошедших в ряд публицистических книг («Блуд труда», «Хроники ближайшей войны», «Вместо жизни» и др.). Опубликовал три романа («Оправдание», «Орфография», «Эвакуатор»), заканчивает работу над четвертым («ЖД») и собирается писать пятый (см. интервью). В соавторстве с женой Ириной Лукьяновой написал книгу детских сказок «В мире животиков» и книгу взрослых сказок «Как Путин стал президентом США». Это еще не все, но за всем не уследишь — так много и разнопланово, как Быков, в России сейчас не пишет никто.

То, что Быков войдет в историю русской литературы, после «Орфографии» стало понятно даже самым яростным его недругам. Их у Дмитрия Львовича гораздо больше, чем союзников — в своих произведениях Быков нещадно клеймит практически всех: либералов и почвенников, демократов и националистов, западников и славянофилов, верлибристов и концептуалистов, левых и правых, передних и задних.

Каждая встреча с Быковым гарантирует высокий градус — я имею в виду качество и плотность общения, хотя то, о чем вы подумали, тоже имеет место — ничто человеческое ему не чуждо. Обычно интервью предполагает хотя бы минимальную подготовку, но только не в случае с Быковым. Это был почти рядовой разговор, разве что более структурированный и с заранее определенной модальностью: я спрашивал, Быков отвечал.

Когда, наконец, «ЖД» выйдет? Читающая публика ждет…
— Роман уже существует, он дописан. Есть у меня, однако, сильное подозрение, что в нынешнем виде его публиковать нельзя.

Почему?
— Моя жена говорит, что книга получилась юдофобская и антирусская. И это действительно так.

То есть Дмитрий Львович Быков, человек русско–еврейского происхождения, написал антирусскую юдофобскую книгу?
— Да. Строго говоря, она вообще антинациональная. Смысл ее коротко сформулировал замечательный писатель Саша Мелихов. Он сказал, что, если бы, допустим, Освенцим просуществовал сотню лет, то, в случае внешней агрессии против него, заключенные и начальство еще могли бы сражаться вместе — они как–то притерпелись бы друг к другу. Но если хозяин каждые двадцать лет меняется, защищать Освенцим как нечто целое уже нельзя.
Так вот, история России — это история Освенцима, в котором каждые двадцать лет меняется хозяин. Поэтому население не успевает выработать консенсусные ценности. За Россию борются две силы, каждая из которых ей одинаково чужда. Об этом–то и роман.

Какие именно две силы?
— Условно говоря: воинская, северная, античеловеческая, дисциплинарная идея варяжества и либеральная, южная, внешне очень человечная, а на самом деле тоже абсолютно бесчеловечная — идея хазарства. С одной стороны, идея выжигания всего человеческого, с другой — идея потакания всему человеческому. Не все, к сожалению, понимают, что хазарская идея только на деструктивном уровне — пока она разрушает империю — способствует человеческому. Ведь она разрушает власть не для того, чтобы ее упразднить, а чтобы заменить ее другой, гораздо более жесткой властью.

И в этой бинарной оппозиции либерализм отождествляется с хазарством?
— Да, либерализм — с хазарством, тоталитаризм — с варяжеством, но обе эти идеи не имеют ничего общего с христианством. Если варяжество пытается преодолеть человека путем его расчеловечивания, то христианство преодолевает человеческое путем его максимального развития.

Сверхчеловек по–христиански — просто человек в высшем смысле, а вовсе не белокурая бестия. Вот об этом, собственно, роман.
Все это очень трудно объяснить. Кроме того, я не хочу его печатать, потому что это книга, для которой я, в общем, родился, которую очень люблю, в которую вложил все, что знаю и понимаю. Поэтому она получилась плохой с точки зрения традиционного романа. Это огромная путаная конструкция, вся такая перекошенная, в ней четыре линии, которые находятся в сложных отношениях, держать их в голове очень тяжело...

«Когда строку диктует чувство, оно на сцену шлет раба»?
— Да, совершенно справедливо, «тут кончается искусство».

Кстати, о Пастернаке: «Доктор Живаго» с точки зрения романной конструкции тоже весьма несовершенен...
— Вот! Игорь Сухих, написавший лучшую статью о «Докторе Живаго», сказал: «Не думайте, что перед вами плохой роман, думайте, что перед вами другой роман». Я себя с Пастернаком не равняю, но, тем не менее, «ЖД» это тоже другой роман. Я весь год его дописывал, теперь правлю, чищу. Он большой получился, размером с «Орфографию», надо сократить. Полагаться при этом на гениального, без сомнения, редактора Елену Шубину, которая сделала из «Орфографии» что–то приличное, я не могу. Надо иметь, в конце концов, стыд какой–то...

«Орфография» не воспринимается как другой роман. Кстати, почему ты любишь ее меньше, чем более скромное по замыслу и масштабу «Оправдание»?
— У меня к «Орфографии» отношение несколько испуганное. Мне о ней все говорили: «Умри, Денис, лучше не напишешь». Никита Елисеев, которого я считаю лучшим сейчас литературным критиком, вообще сказал, ты, мол, больше ничего не пиши — все следующие романы будут хуже. Потребовались определенные усилия, чтобы дорогой покойник собрался с силами и сочинил что–то еще.

Да, «Орфография» — традиционная книга, а «ЖД» — нетрадиционная. Хотя бы потому, что она очень разбренченная. Там история развивается в нескольких тональностях: есть кусок абсолютно сатирический, есть лирический, есть детективный, триллеровый. Все это с большим трудом сходится в самом конце, а дойти до конца — в романе более 600 страниц — хватит сил не у всякого.

Быков, но у тебя ведь слог легкий.
— Нет. Там уже не легкий. Это книга тяжелая, это роман–наваждение — такие не бывают хорошими. Сюжет о девочке и старике, которые пересекают страну, этот образ тотальной бесприютности мучил меня с пятнадцати лет. Сначала я пытался сделать из него пьесу, потом еще что–то, и вот, наконец, написал «ЖД». Получилось, что старик этот — бомж, он принадлежит к так называемым «васькам». «Васьки» — это коренное население России, то есть то, что от него осталось. Когда их собираются истребить окончательно, одна девочка решает спасти одного бомжа.

«ЖД» вообще расшифровывалось как «живые души», так что это очень претенциозное произведение. Написав его, я свалил со своей души огромный камень, хотя вовсе не уверен, что результат этой психотерапии должен быть доступен всеобщему обозрению. Но поскольку там высказаны важные концептуальные вещи, договор с «Вагриусом» я все–таки подписал. И сейчас занимаюсь тем, чтобы из неприемлемой книги сделать приемлемую. Времени мало, я пишу только по выходным. А потом можно будет начать следующий роман. Он будет называться «Остромов, или Ученик чародея». Это роман про масонов.

Твоя плодовитость меня ошеломляет. Когда ты все успеваешь?
— Я же говорю, по выходным... Это нормально. Мы привыкли к образу мало работающего писателя. Таковы последствия советской власти, которая насаждала тип автора–тугодума: вот он сидит, мучительно каждое слово правит... В свое время хорошо известная тебе Лидия Гинзбург замечательно сказала: «Нам платят за то, чтобы мы не делали свое дело». Согласно советскому архетипу человек должен быть скромным, интеллигентным, его не должно быть видно, он должен что–то там годами писать, потом это должно полежать в столе...

Ты полная противоположность этому образу. Человек нескромный...
— Нескромный...

Неинтеллигентный...
— Неинтеллигентный...

Тебя видно везде...
— Это норма. Американский писатель совершенно другой, чем наш. Про Стивена Кинга есть анекдот: «Что–то уже две недели ничего нового от Стива»... Сколько у него там? — сорок романов. Тугодумов в американской культуре единицы. Только Джозеф Хеллер. Да и то, потратив десять лет на первый роман и пятнадцать на второй, остальные он выпускал с интервалом в два года — нащупал ноу–хау. Воннегут — двадцать романов. Трумен Капоте кроме трех романов оставил гигантское количество газетной хроники, журналистики и массу непереведенных у нас вещей.

С образом писателя–тугодума надо, братцы, завязывать. Нормальный образ писателя — это Дюма. Он творил непрерывно, чувствуя необходимость донести до людей огромную мировоззренческую проблему — что их попытка построить европейское общество по либеральным, демократическим, массовым канонам очень опасна. Жить надо по жестоким рыцарским правилам Средневековья. Не случайно именно Дюма принадлежит фраза: «Как только в России отменят крепостное право, она вступит на европейский путь — путь, ведущий ко всем чертям».

Точно так же безумно плодовит был Пастернак. А что не был плодовит Мандельштам, так в этом виноват его кардионевроз. Если бы он жил в нормальных условиях, мы бы прочли гораздо больше.

Скажи, ты сейчас пишешь стихи, кроме тех рифмованных «Писем счастья» для «Огонька»?
— Пишу, потому что надо сформулировать какую–то мысль, а стихи для этого — самый экономный способ. Но нету того, прежнего ощущения... Как говорила Новелла Матвеева: «Для стихов нужна беспечность», а я беспечным сейчас не бываю. Может, если брошу часть своих работ...

Сколько их у тебя?
— «Собеседник», «Огонек», «Времечко» на ТВ, радио «Юность», некоторое количество колонок...

Зачем так много — чтобы деньги заработать?
— Конечно, как же иначе.

А ты как–то разделяешь работу для денег и не для денег? Романы пишешь для денег? Стихи сочиняешь для денег?
— Нет, романы и стихи не для денег. ... Я четко знаю, что я посредственный стилист, но меня это не интересует. Я знаю, что мои стихи не годятся для толстых журналов. Меня иногда печатает «Новый мир», но с гораздо большим удовольствием он будет печатать Сашу Кабанова. Вот Игорь Караулов — гениальный поэт, на мой взгляд, — парится из–за того, что его не печатают в толстых журналах. А я не парюсь! (от ред.: в ближайших номерах «ШО» читайте стихи Игоря Караулова)

Я в Москве наблюдаю удивительную для меня картину — мальчики и девочки в метро читают Гоголя, Тургенева, Достоевского. В Киеве я такого тысячу лет не видел.
— Для Москвы это абсолютно обычная ситуация. Есть железная зависимость: чем говеннее жизнь, чем меньше свободы, тем больше интерес к литературе. И наоборот.

То есть в Киеве просто свободы многовато?
— Да. У вас интересно жить и неинтересно читать. Я искренне хочу, чтоб у Украины все получилось. Просто я знаю, что не получится. Хотя человек я не злорадный.

Что именно не получится?
— Свободное, производительное, демократическое общество — оно построено не будет.

А с чем сравнивать, что образец? Страны Восточной Европы? Польша? Чехия?
— Польша не образец. Чехия не образец. Многие могут сказать, что уже и Франция не образец. И все–таки в этих странах в той или иной мере выработаны консенсусные надличные ценности, а, например, в России их нет.

Что имеется в виду?
— Речь о ценностях, признаваемых большей частью нации, которые она ставит выше прагматических интересов и витальных потребностей. Это закон. Это равенство стартовых возможностей. Это сочувствие к слабому и малому. Это, наконец, родина. Она может называться так или иначе, но если будет внешняя опасность, мы за нее умрем. В России нет такого отношения к родине. Чужая страна. Захваченная.

Имеет ли эти общие консенсусные ценности Украина, расколотая на Восток и Запад? Я пока их не вижу. Вижу с обеих сторон людей достаточно оголтелых. Все, что я на эту тему пишу, многими на Украине не воспринимается, и я о себе потом читаю немало говна. Один человек написал: «Неужели эта сволочь позволит себе после Пастернака обгадить еще кого–нибудь?!»

Ты обгадил Пастернака?
(речь о написанной Быковым биографии Пастернака из серии ЖЗЛ)
— Они считают, что я обгадил его своим прикосновением. Есть люди, у которых я вызываю просто физическую брезгливость. И это правильно: черт тоже бежит от ладана.

Смелая параллель.
— Простите, конечно. А что делать?

Давай финал сделаем. Что русский поэт и писатель Дмитрий Быков хотел бы пожелать украинским читателям?
— Есть такая хрестоматийная фраза, кажется, Маршака, что для детей нужно писать точно так же, как для взрослых, только лучше. Грубо говоря, Украина это та же Россия, только лучше. Потому что она меньше, южнее, климат благодатнее, девки красивее, земля сама родит. Их разлучили, как двух близнецов, причем одного из них, мальчика (а Россия в этой ситуации явно мальчик), посадили задницей на Полярный круг. Кроме того, девочка лучше уже потому, что она девочка. Она добрее, мягче, отходчивее. Как заметила однажды Ада Роговцева, украинские соседки ругаются громче, но беззлобнее.

На Россию весь мир косится, как на какого–то дикого медведя, хотя медведь этот уже забитый, у него шкура комьями, он отвратительно выглядит, он жалок, он давно сидит на нефтяной игле. А Украину весь мир обожает: ах ты моя оранжевая! Но это все равно та же самая субстанция. Украина тоже ведь знала голодомор и прочие кошмары, но Господь все–таки щедрее оделил.

Так что примите мою искреннюю завистливую любовь. И не обижайтесь на мое злорадство, когда у вас будет все то же, что случилось у нас.

Юрий Володарский

[www.sho.kiev.ua]