Помню, как прочитал Платонова первый раз в начале 90-х. Помню, прифигел от его языка. Очень хороший был писатель.

"Копенкин пошел на двор к своему коню. Конь обладал грузной
комплекцией и легче способен возить бревна, чем человека.
Привыкнув к хозяину и гражданской войне, конь питался молодыми
плетнями, соломой крыш и был доволен малым. Однако, чтобы
достаточно наесться, конь съедал по осьмушке делянки молодого
леса, а запивал небольшим прудом в степи. Копенкин уважал свою
лошадь и ценил ее третьим разрядом: Роза Люксембург, Революция
и затем конь.
- Здорово, Пролетарская Сила! - приветствовал Копенкин
сопевшего от перенасыщения грубым кормом коня. - Поедем на
могилу Розы!
Копенкин надеялся и верил, что все дела и дороги его жизни
неминуемо ведут к могиле Розы Люксембург. Эта надежда согревала
его сердце и вызывала необходимость ежедневных революционных
подвигов. Каждое утро Копенкин приказывал коню ехать на могилу
Розы, и лошадь так привыкла к слову "Роза", что признавала его
за понукание вперед. После звуков "Розы" конь сразу начинал
шевелить ногами, будь тут хоть топь, хоть чаща, хоть пучина
снежных сугробов.
- Роза-Роза! - время от времени бормотал в пути Копенкин
- и конь напрягался толстым телом.
- Роза! - вздыхал Копенкин и завидовал облакам, утекающим
в сторону Германии: они пройдут над могилой Розы и над землей,
которую она топтала своими башмаками. Для Копенкина все
направления дорог и ветров шли в Германию, а если и не шли, то
все равно окружат землю и попадут на родину Розы.
Если дорога была длинна и не встречался враг, Копенкин
волновался глубже и сердечней.
Горячая тоска сосредоточенно скоплялась в нем, и не случался
подвиг, чтобы утолить одинокое тело Копенкина.
- Роза! - жалобно вскрикивал Копенкин, пугая коня, и
плакал в пустых местах крупными, бессчетными слезами, которые
потом сами просыхали.
Пролетарская Сила уставала, обыкновенно, не от дороги, а от
тяжести своего веса. Конь вырос в луговой долине реки Битюга и
капал иногда смачной слюной от воспоминания сладкого
разнотравия своей родины.
- Опять жевать захотел? - замечал с седла Копенкин. - На
будущий год пущу тебя в бурьян на месяц на побывку, а потом
поедем сразу на могилу...
Лошадь чувствовала благодарность и с усердием вдавливала
попутную траву в ее земную основу. Копенкин особо не направлял
коня, если дорога неожиданно расходилась надвое. Пролетарская
Сила самостоятельно предпочитала одну дорогу другой и всегда
выходила туда, где нуждались в вооруженной руке Копенкина.
Копенкин же действовал без плана и маршрута, а наугад и на волю
коня; он считал общую жизнь умней своей головы.
Бандит Грошиков долго охотился за Копенкиным и никак не мог
встретиться с ним - именно потому, что Копенкин сам не знал,
куда он пойдет, а Грошиков тем более.
Проехав верст пять от Волошина, Копенкин добрался до хутора
в пять дворов. Он оголил саблю и ее концом по очереди постучал
во все хаты.
Из хат выскакивали безумные бабы, давно приготовившиеся
преставиться смерти.
- Чего тебе, родимый: у нас белые ушли, а красные не
таятся!
- Выходи на улицу всем семейством - и сейчас же! - густо
командовал Копенкин.
Вышли в конце концов семь баб и два старика, - детей они не
вывели, а мужей схоронили по закутам.
Копенкин осмотрел народ и приказал:
- Разойдись по домам! Займись мирным трудом!
Дванова, определенно, не было на этом хуторе.
- Едем поближе к Розе, Пролетарская Сила, - снова
обратился к коню Копенкин.
Пролетарская Сила начала осиливать почву дальше.
- Роза! - уговаривал свою душу Копенкин и подозрительно
оглядывал какой-нибудь голый куст: так же ли он тоскует по
Розе. Если не так, Копенкин подправлял к нему коня и ссекал
куст саблей: если Роза тебе не нужна, то для иного не существуй
- нужнее Розы ничего нет.
В шапке Копенкина был зашит плакат с изображением Розы
Люксембург. На плакате она нарисована красками так красиво, что
любой женщине с ней не сравняться. Копенкин верил в точность
плаката и, чтобы не растрогаться, боялся его расшивать."