edgeways.ru
|
|
Когда жил Сервантес? Когда стёб становится мемом и мейнстримом. Пользователь: Michael_Sv (IP-адрес скрыт) Дата: 16, May, 2019 09:29 Песнь Хризостома
"Когда, жестокая, ты хочешь, чтоб о дикой Суровости твоей переходила Молва из уст в уста и в род из рода, То пусть сам ад груди моей печальной Звук жалобный внушит и звуком этим Заменит мой обычный голос. И, моему желанью повинуясь Все рассказать: и о моем страданье И о твоих поступках злобы полных, Пусть страшный крик из уст моих раздастся И к моему жестокому страданью Прибавятся минут последних муки. Внемли ж не песни гармоничным звукам, Но гулу смутному, который рвется Из глубины груди моей скорбящей На зло тебе, а мне на утешенье. Пусть льва рычанье, волка вой свирепый, Ужасное в лесу змеи шипенье, Неведомых чудовищ крик ужасный, Пророческое воронов вещанье, Свист бурю подымающего ветра, Быка предсмертное мычанье в цирке, Стон жалобный покинутой голубки, Совы в ночи таинственные крики И вопль всей черной рати преисподней — Пусть жалобе души моей все вторит И все сольется в звук единый с звуком, Который чувства возмутить все должен. Чтоб рассказать правдиво о мученье, Что сердце мне на части разрывает, Нуждаюсь в новых я и сильных средствах. Ни Того златоносного долины, Ни сень оливковых лесов Бетиса Того смятенья звуков не услышат, На скалах лишь и в пропастях глубоких На мертвом языке живая повесть Моих терзаний всех распространите. Внимать ей будут мрачные долины И берега бесплодные морские И те места, которые не видят В году ни разу солнца золотого; Внимать ей будут гадов мириады, Гнездящиеся в иле тучном Нила. И, прозвучав в пустынях диких, горя Души моей, твоей же несравненной Жестокости глухие отголоски, Под покровительством судьбы злосчастной, Во все концы вселенной разнесутся. Пренебреженье смерть нам посылает; Души восторженной святую веру Измены призрак безвозвратно губит, И сердце ревность нам язвит жестоко; В разлуке долгой таят жизни силы, И страху быть забытым никакая Надежда противостоять не может — Во всем грозит нам смерть неотвратимо. Но я… но я, неслыханное чудо! Все жив еще, и ревностью томимый, И долгою разлукой, угнетенный Пренебрежением и убежденный, Что истинны мои все подозренья. В забвении, когда любовь сильнее Я чувствую, среди мучений стольких, И тени взор надежды мой не ищет. Отчаявшись, ее я не желаю — Напротив, чтобы жаловаться мог я, Клянуся избегать ее и вечно. Возможно ли в одно и тоже время И страху и надежде предаваться? И хорошо ли делать это, если Для страха верные у нас причины? Ужель глаза свои закрыть я должен, Когда является пред ними ревность, Когда ее я не могу не видеть, Страдающий от тысяч ран жестоких, Которыми душа моя покрыта? Кто недоверчивость и страх отринет, Когда увидит ясно равнодушье И в подозрениях всех убедится Своих из горьких опыта уронов, Когда пред истиной глава прозреют И истина предстанет без покрова? О Ревность, о тиран Амура царства, На руки эти наложи оковы! Пренебреженье, казнью жизнь прерви мне! — Но, нет! увы! жестокую победу Свою над вами празднует Страданье!.. Я умираю, наконец, и, чтобы Надежды не лелеять на вниманье Твое ни в жизни этой, ни за гробом, Останусь твердо при своем решенье. Скажу, что счастье нам любовь приносит, Что тот, кого рабом своим избрала Она, – свободней всякого другого. Скажу, что та, кого врагом считал я, Душой прекрасна так же, как и телом, Что в равнодушье я ее виновен И что Амур страданья посылает Нам, чтобы мир царил в его владеньях. Пусть эта мысль и, жалкая веревка Ускорят роковой конец, к какому Меня презрение твое приводит, И я умру, и прах мой ветр развеет, И славы лавр меня не увенчает. О, ты, которая жестокосердьем Принудила меня расстаться с жизнью, Кого я ненавижу и боюся! Взгляни на это раненое сердце; Взгляни, как радостно оно трепещет, Испытывая все твои удары. И если окажуся я достойным, Чтобы из глаз твоих слеза скатилась, — Прошу, остановись в порыве добром: Я сожаленья не приму в отплату За стоившие жизни мне мученья. Напротив, в эту мрачную минуту Пусть смех раздается твой и всем докажет, Что праздник для тебя – моя кончина, Но, как я прост, совет такой давая, Когда твое в том состоит желанье, Чтоб смерть моя скорее наступила! Час пробил!.. Вас молю, страдальцы ада! Явитесь! Тантал, жаждою томимый, Сизиф под бременем тяжелым камня! Ты, Прометей, явись с своею птицей! Иксион, не переставай вращаться! Вы, дочери Даная, лейте воду!.. Пусть все они соединят мученья Свои и ими сердце мне наполнят, Пусть похоронную они мне песню Споют (когда прилично петь над гробом Того, кто кончил жизнь самоубийством). Пусть песня эта прозвучит над телом, Которого и в саван не оденут. Пусть трехголовый сторож адский, Цербер, И тысячи других химер и чудищ Свой голос присоединят унылый К напеву этой песни погребальной! Какая тризна более прилична Над гробом павшего от стрел Амура? О песнь отчаянья! жестокосердой Не призывай к погибшему участья, Когда раздашься над моей могилой: Чем с большей выскажешь печаль ты силой, Тем более ты ей доставишь счастья." Была у меня литературная тема Храм Световида (Григорий Глинка) и Сон Клеандра (С. Смрнв) жаль похерилась... Когда сон - это больше чем сон. Но там стимпанк в историю. стихотворное масонство. Оссианизм-Байронизм-Орфейнизм. Ну во-первых И те места, которые не видят В году ни разу солнца золотого; Внимать ей будут гадов мириады, Гнездящиеся в иле тучном Нила. Мириад — (англ. myriad) вымышленная мера счёта, описанная в романе Г. Уэллса «Когда Спящий проснётся». 1 мириад = доцанду доцандов т.е. 1728 доцандам = 20 736 гроссам = 248 832 дюжинам = 2 985 984 гады - возможно и крокодилы, они, конечно, не в Египте, а в аду, потому и не видят,так как слепы. Но, так как их, вымышленное число - возможно и большое, то скорее гады - тучи саранчи у Нила, собой затмевающее солнце. Во-вторый, это всё путешествия плутов-грешников-латентных самоубийц(масонов) в ад преисподнюю. Для сравнения: Шарль Бодлер (Charles Baudelaire) Падаль "Вы помните ли то, что видели мы летом? Мой ангел, помните ли вы Ту лошадь дохлую под ярким белым светом, Среди рыжеющей травы? Полуистлевшая, она, раскинув ноги, Подобно девке площадной, Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги, Зловонный выделяя гной. И солнце эту гниль палило с небосвода, Чтобы останки сжечь дотла, Чтоб слитое в одном великая Природа Разъединенным приняла. И в небо щерились уже куски скелета, Большим подобные цветам. От смрада на лугу, в душистом зное лета, Едва не стало дурно вам. Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи Над мерзкой грудою вились, И черви ползали и копошились в брюхе, Как черная густая слизь. Все это двигалось, вздымалось и блестело, Как будто, вдруг оживлено, Росло и множилось чудовищное тело, Дыханья смутного полно. И этот мир струил таинственные звуки, Как ветер, как бегущий вал, Как будто сеятель, подъемля плавно руки, Над нивой зерна развевал. То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий, Как первый очерк, как пятно, Где взор художника провидит стан богини, Готовый лечь на полотно. Из-за куста на нас, худая, вся в коросте, Косила сука злой зрачок, И выжидала миг, чтоб отхватить от кости И лакомый сожрать кусок. Но вспомните: и вы, заразу источая, Вы трупом ляжете гнилым, Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая, Вы, лучезарный серафим. И вас, красавица, и вас коснется тленье, И вы сгниете до костей, Одетая в цветы под скорбные моленья, Добыча гробовых гостей. Скажите же червям, когда начнут, целуя, Вас пожирать во тьме сырой, Что тленной красоты - навеки сберегу я И форму, и бессмертный строй." Ну и зачем это Сервантесу? Понятно, что, это поздняя вставка - стёб переводчиков- морфинистов над официальной религией. Так похожую на их "укол героина", но, стыдливо об этом умалчивая. Где взор художника провидит стан богини, Готовый лечь на полотно. тож стёб переводчика, так как мозг начитанного обывателя, дорисует под богиней и полотном - Анну Каренину. |