Священный синедрион 88. Или всё не так.

Евангелие от Иуды. И все из-за того, что он неверно записывает за мной.

мемуары Медведева понятно что постфактум. Я уже показал, что за Молотовым установлено было наблюдение и все разговоры с агентами Госдепа-литераторами (Чуевым)
записывались на магнитофон с согласия и по заданию священного синедриона. 1977 года как раз активизация Чуева как Дудя-интервьюера Молотова, а так как роль Громыко в священным синедрионе
аналогично Христу перед казнью, то из него сделали лжесвидетеля и взяв за точку отсчёта тоже 1977 (как Никейский собор эру Христа).
Собственно это не сложно - поменяли роли среди апостолов..


Молотов умер ровно за полгода до этого заседания Политбюро, понятно что к Синедриону и нужны были все эти записи литератора Чуева. Молотов на этом синедрионе был негласно как глас Захария.

стр. 184 с сокращением: [vk.com]


«В постановление Политбюро по итогам встречи Горбачева с Ярузельским в апреле 1987 года, проект которого готовился мною, было вписано поручение МИД и международным
отделам ЦК изучить вопрос о секретных протоколах и внести предложения. И еще до того, как комиссия историков приступила к работе, Отдел ЦК вместе с МИД плотно занялись
этим вопросом, собрали досье всех имеющихся материалов. Итак, ЦК и МИД плотно занялись этим вопросом.

Мы приходим к шокирующему выводу: впервые в СССР тему «секретных протоколов» подняли не прибалтийские сепаратисты, не сидящие по психушкам диссиденты, не лидеры нарождающихся
демократических движений, не фрондирующие деятели науки и искусств, а члены Политбюро ЦК КПСС, причем по собственной инициативе! Почему именно в этот момент? Наверное потому,
что в ноябре 1986 г. скончался Молотов, и миф о «секретных протоколах» можно было запускать в широкий пропагандистский оборот. Ссылки на внешнеполитическую актуальность вопроса
неубедительны. Официально никто перед Советским Союзом вопрос о признании «секретных протоколов» не поднимал. Как отмечает далее Медведев, невольно разоблачая сам себя, даже во
время визита в ПНР 11–16 июля 1988 г. «польская сторона во время визита проявила деликатность не только на официальных встречах, но и в общении с интеллигенцией, журналистами.
Даже на пресс-конференции, насколько мне помнится, данный вопрос польской стороной не поднимался».


Так что могло заставить высших партийных иерархов настойчиво поднимать этот вопрос, откровенно действуя во вред интересам СССР?


..Проблема встала особенно остро в связи с подготовкой визита Горбачева в Польшу, намеченного на лето 1988 года. 5 мая вопрос о секретных протоколах к советско-германскому
пакту 1939 года был вынесен на заседание Политбюро. Насколько я помню, была подготовлена совместная записка за подписями Э.А. Шеварднадзе, А.Ф. Добрынина и моей, в которой
излагалась суть дела и были сформулированы три варианта решения этого вопроса с анализом возможных положительных и негативных последствий каждого из них. Один вариант –
продолжать занимать туже позицию непризнания секретных протоколов, а копии считать фальшивкой. Другой – по имеющимся копиям и другим косвенным свидетельствам признать
существование протоколов и дать им оценку. И третий, промежуточный вариант – не идти на юридическое признание протоколов, но и не отрицать их де-факто, дать возможность
историкам дальше изучать и обсуждать эти вопросы. Предварительно с Шеварднадзе мы договорились, что докладывать на Политбюро будет его заместитель Ильичев, но то ли Леонид
Федорович замешкался, толи аппарат не сработал, к началу обсуждения этого вопроса его в зале Политбюро не оказалось, и пришлось докладывать мне...


..Возникает альтернатива: или и дальше уходить от этого вопроса под предлогом того, что нет оригинала, или фактически в той или иной форме признать их. Умолчание – не выход,
потому что уже сам факт умолчания используется против нас, против нашего курса на гласность и перестройку.
Что касается признания, то оно, конечно, связано с определенными издержками, вызовет, по-видимому, какой-то всплеск антисоветской пропаганды, породит определенные трудности
внешнего и внутреннего порядка. Но зато это расчистит почву, снимет с нас тяжкий груз, даст возможность развернуть активную наступательную пропагандистскую работу.
Это было бы в русле традиций открытой, гласной внешней политики и в конечном счете не снизило бы, а повысило авторитет Советского государства и нынешнего руководства...


Последнее это ложная дихотомия
Нас, конечно, после этого оплюют, зато это повысит авторитет Советского государства. Последнее распнут.

...Как лучше подойти к решению этого вопроса? Конечно, для публикации протоколов по имеющимся копиям нет достаточных оснований, но можно было бы в качестве первого шага
снять запрет на обсуждение этих вопросов в научной литературе. Ученые могли бы высказать свои мнения, точки зрения на сей счет и затем, в зависимости от реакции в стране и
за рубежом, можно было бы предпринять и дальнейшие шаги. Например, заявить, что, не располагая оригиналами протоколов, мы не можем признать их юридически, но считаем возможным
и необходимым рассматривать вопрос по существу, с учетом совокупности всех фактов, относящихся к этому делу».
Конечно, это было компромиссное предложение, а его аргументация несла на себе печать своего времени, но важно было сдвинуть глыбу с мертвой точки. Выступивший все-таки после
меня Ильичев, сославшись на косвенные свидетельства, утверждал, что подлинник был, его держал в руках Павлов, работник МИД периода войны. Есть его свидетельство на сей счет..


Громыко заявил, что непризнание протоколов становится все более неприемлемым. В то же время сослался на разговор с Молотовым и Хрущевым: Молотов не отрицал ничего, не
отрицал наличия документов и Хрущев. С точки зрения наших перспективных интересов надо открыть правду. Не исключено, что на Западе располагают оригиналом, но придерживают
его. Меньше риска, если скажем правду.



Бывший министр иностранных дел СССР Андрей Громыко, как стали утверждать фальсификаторы после его смерти, знал о «секретных протоколах» еще с 50-х годов, и один из
немногих будто бы имел копию с оригиналов. В 1992 г. вместе с «оригиналами» «секретных протоколов» якобы была найдена «Справка о советско-германских секретных соглашениях,
заключенных в период 1939–1941 годов» (см. Журнал «Новая и новейшая история» № 1,1993 г.), показывающая, что Горбачев знакомился с «секретными протоколами» Молотова –
Риббентропа.

Справка, подписанная Заведующим VI сектором Общего отдела ЦК КПСС Л. Мошковым, разумеется, фальшивая. Там есть такие слова: «Копии секретных советско-германских соглашений,
подписанных в 1939–1941 гг., посылались в МИД дважды: 1–8 июля 1975 года – на имя зам. министра И. Н. Земскова для ознакомления А.А. Громыко (копии были возвращены и уничтожены
4 марта 1977 года); – 21 ноября 1979 года – в адрес И.Н. Земскова «лично» (копии возвращены и уничтожены 1 февраля 1980 года). Никому другому эти документы для ознакомления не посылались…».


Иное мнение высказал Чебриков: публиковать копии нельзя даже с формальной точки зрения. Это было бы нарушением общепринятой юридической практики. Что касается существа дела, то признание
и публикация протоколов дадут больше минусов, чем плюсов. В Польше это активизирует антисоветские настроения. Возрастут претензии по пересмотру
границ, осложнятся отношения с Румынией. Усилятся требования об отделении Прибалтики. Одним словом, публикация по меньшей мере преждевременна.
При таком разбросе мнений девять десятых в решении этого вопроса зависело от Горбачева.

Но он подтвердил свою прежнюю точку зрения: по копиям, как бы достоверно они ни выглядели, юридическое признание документа неправомерно. Надо продолжать поиски документальных подтверждений,
тем более что опубликованные копии порождают ряд сомнений. Как Молотов мог подписать документ латинскими буквами? И вообще слишком велика ответственность, которую мы возьмем на себя, совершив
насилие над юридическими процедурами и нормами»
.
Председатель КГБ Чебриков, если верить медведевским воспоминаниям, высказал очень разумную точку зрения – точно так оно в дальнейшем и произошло. В 1989 г., когда спецоперация «Секретные протоколы»
вступила в горячую фазу, Виктор Михайлович уже находился в отставке.

Горбачев занял типично страусиную позицию, уходя от обсуждения неприятного вопроса, который навязчиво поднимали представители пятой колонны. Напомню, что заседание Политбюро проходило 5 мая 1988 г.
Менее чем через месяц имело место скандальное выступление Маврика Вульфсона в Риге на пленуме творческих союзов, где он впервые в СССР публично поднял вопрос о «секретных протоколах» и «оккупации»
Прибалтики (см. главу «Вульфсон»). Речь эта получила большой международный резонанс, солидарность с Вульфсоном выразили даже американские конгрессмены. Время для этого хода было выбрано
как нельзя более удачно – за месяц до запланированной поездки Горбачева в Польшу..


Ну собственно отдадим должное Горбачеву его позиция 88 точно в слово слово совпадает с 99 (интервью Сорокиной) что скорее намекает на гласную или негласную магнитную запись и самого священного
синедриона, да и юридического признания подлинности своей же "фотокопии" Госдеп требовал именно от Горбачева и именно как от доктора права (юриста), ловя на живца, на слове.

А вот позиция Чебрикова вполне могла соответствовать на самом деле позиции и Громыко, ушли то они в отставку сразу оба, а сама т.н. позиция как свидетеля Громыко это позиция, но уже самого Яковлева (производителя работ), как евангелиста Левия Матвея, т.е. и его литературный исторический вымысел и позиция пятой колонны. Именно от него пойдет в историю и позиция Хрущева. Хотя всю историю вопроса
с 1939 года знал именно Громыко.
А вот скорее сам Яковлев, от Ильичева, узнаёт что жив еще и переводчик Молотова Павлов и про его возраст, и посылает Безыменского с магнитофоном* (*опыт с Молотовым), чтобы по возможности надергать и
нарезать нужных фраз, если окажется Павлов маразматиком. Помните, что-то такое затевалась с Токаревым и по Катыне.