Итак Хевисайд умер в феврале 1925 года в курортном местечке Торки -
на берегу Большого Канала. рукописи пропали. Событие быстро забыли.
--------------------
И вот - весной 1925 года -другого непризнанного на тот момент гения-
Вернера фон Гейзенберга -одолела сенная лихорадка (сезонная аллергия)
и в июне 1925 года -он в крайне болезненном состояниии -уезжает
на курортный остров (бывш.главбаза флота Открытого моря) Гельголанд.
----------------------
Почувствовав недомогание, Вернер попросил у Бора двухнедельный отпуск и отправился на остров Гельголанд, чтобы на морском воздухе справиться с болезнью. Из окон домика, притулившегося на краю скалистого утеса, открывался вид на водный простор, и Вернер не раз вспоминал слова Бора о том, что при взгляде на море человек словно впитывает крупицу бесконечности. И это произошло!

«Несколько дней оказалось достаточно, – вспоминал Гейзенберг, – чтобы отбросить математический балласт, всегда неизбежно накапливающийся в таких случаях... Было уже три часа ночи, передо мной лежал окончательный результат расчетов. В первый момент я до глубины души испугался. У меня было ощущение, что я гляжу сквозь поверхность атомных явлений на лежащее глубоко под нею основание поразительной внутренней красоты, и у меня почти кружилась голова от мысли, что я могу теперь проследить всю полноту математических структур, которые там, в глубине, развернула передо мной природа». Математик был так взволнован, что, не в силах уснуть, пошел на оконечность острова, взобрался на одиноко выступавшую в море скалу-башню и на вершине ее встретил рассвет.

При расчетах Гейзенберг догадался использовать «уравнения для линейных алгебраических форм», проще говоря, матрицу – таблицу, в ячейки которой подставляются цифры. До него механические законы внутри атома пытались описать обычными уравнениями для координат и скоростей электронов, но это не действовало: местонахождение и движение никак между собой не согласовались. Физики тогда еще не знали, что микрокосмос устроен весьма странно: у частицы можно определить или ее скорость, или ее координату, но одновременно они не наблюдаются. Гейзенберг же интуитивно сумел составить такую матрицу, по которой можно представить и координаты, и импульс (скорость) электрона, не коммутирующие друг с другом. Причем, как ни удивительно, его уравнения не противоречили законам старой механики, например, закону сохранения энергии. Позже, в 1932 году, Гейзенберг получил за это (за создание основ современной квантовой механики) Нобелевскую премию.

Кто его не понял

Европа продолжала безмятежно жить, не замечая марширующих по улицам Германии колонн горластых парней в коричневых рубашках. В пивных Мюнхена гремели речи низенького, дерганого человечка – Адольфа Гитлера, но его визгливый голос не долетал до правительственных кабинетов. Тем более не реагировал на это научный мир – он был занят обсуждением открытия Гейзенберга.

Большинство сразу оценило квантовую теорию. Среди немногих сомневающихся, как ни странно, оказался человек, которого уж никак не заподозришь в косности мышления, – Альберт Эйнштейн. После доклада в Берлинском университете он пригласил Вернера зайти к нему домой и пару часов «пытал» его, не веря, что у электронов нет орбит, что они не вращаются вокруг атомного ядра, а пребывают не понять где – и в пространстве, и вроде как вне пространства... Гейзенберг не знал, как объяснить, и ответил:

– Надеюсь, моя математическая схема происходящего в атоме в полном порядке, однако ее связь с обычным языком еще не установлена.

Спустя несколько лет озарение, посетившее ученого на острове Гельголанд, было подтверждено новым его открытием. О нем Гейзенберг позже писал так: «Когда спрашивают, в чем, собственно, заключалось великое достижение Колумба, открывшего Америку, приходится отвечать, что дело было не в идее шарообразности Земли, позволяющей проникнуть в Индию западным путем, – эта идея рассматривалась и другими. Дело было и не в тщательной подготовке экспедиции, что также могли осуществить другие. Самым трудным в этом путешествии-открытии было решение оставить всю известную до тех пор землю и плыть так далеко, имея провиант только в один конец... Когда вступаешь на действительно новую землю, может случиться так, что мало воспринять содержание новых идей, надо еще и изменить саму структуру мышления, чтобы понять новое».

Не играет в кости?

Итак, в 1927 году Гейзенберг сформулировал неслыханный доселе «принцип неопределенности», который все расставил по своим местам и который сейчас считается «одним из основополагающих и всеобъемлющих во всей науке». Гейзенберг окончательно доказал, что невозможно одновременно получить точную информацию и о положении, и о скорости элементарной частицы. Более того, НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ – это «условие существования» всех материальных предметов во вселенной. Стоит вглядеться в мир пристальней (на атомном уровне), как окажется, что его состояние зависит от того, каким именно образом мы его наблюдаем. Сей факт не укладывается в голове, но экспериментально он подтвержден: если посмотреть на «первокирпичик» материи с одной стороны, то перед нами будет телесная частица, а если взглянуть с другой – то это будет волна, не имеющая тела.

Объяснить такую двойственную неопределенность можно лишь тем, что «первокирпичик» имеет особую, нематериальную сущность. Он «не является вещью» в нашем понимании и вообще неизмерим, его нельзя измерить целиком. Единственный способ охватить его своим пониманием – это представить его образно или математически, как это сделал Гейзенберг.

В каком-то смысле «первокирпичик» и есть образ. Когда мы смотрим на картину, созданную художником, мы точно так же, как и в случае с «первокирпичиком материи», не имеем возможности измерить ее художественность. И открывается она также двояко. Если мы всмотримся внимательно, приставив нос к полотну, то увидим наплывы масляной краски. Но стоит отойти на несколько шагов – и перед нами уже чудесный пейзаж, синее небо, солнечный свет, струящийся сквозь листву, и т.д. В этой картине живет «принцип неопределенности», ибо измерительными приборами ее содержание неопределимо.

Несмотря на фантастичность открытия, научный мир его признал, поскольку оно подтверждалось всеми физическими наблюдениями и экспериментами. Среди немногих сомневающихся оказался все тот же Эйнштейн. В ресторане отеля, где жили участники Брюссельского конгресса физиков, во время спора с Нильсом Бором он припечатал «принцип неопределенности» своей знаменитой фразой: «Господь Бог не играет в кости».

Позже Гейзенберг пытался оправдать упрямство Эйнштейна, который до конца жизни не принял квантовой теории, хотя она уже стала составной частью физики: «Эйнштейн посвятил труд своей жизни исследованию объективного мира физических процессов, которые в пространстве и времени протекают независимо от нас по своим незыблемым законам. А тут вдруг стали утверждать, что если углубиться в атомы, то такого объективного мира в пространстве и времени вовсе и нет... Он не мог позволить, чтобы почва ушла из-под его ног». Фразу Эйнштейна «Бог не играет в кости» сам Гейзенберг не комментирует, но приводит ответную реплику своего друга Нильса Бора: «Все-таки наша задача не может состоять в том, чтобы предписывать Богу, как Он должен править миром».
[www.rusvera.mrezha.ru]